– Temps [31] , – сказал он.

Она взглянула на него.

– Хлеб. Chapeau [32] . – Он раздраженно закрыл глаза.

– Позвать медсестру?

Он нахмурил брови.

– Позволь, я посажу тебя удобнее. – Она поправила подушки, чтобы он не так сползал. Умело поправила постель, затем пижаму у шеи, чтобы он выглядел не таким беспомощным. – Так лучше?

Дед кивнул. Он казался побежденным.

– Ничего. Не унывай, Пап'a. Доктор сказал, все наладится, но это может случиться не скоро. Ты помнишь. Тебе нездоровится. Значит, все эти лекарства не помогли. Наверное, они что-то перепутали.

Его глаза неодобрительно затуманились. Ему не нравилось, что она относилась к нему покровительственно. Потом заметила, что он перевел взгляд на стол, где лежала ее сумка.

– Йогурт. Хочешь йогурта?

Он вздохнул с облегчением.

– Chapeau, – снова произнес он.

– Хорошо, – сказала Сара. – Chapeau.

Она достала из сумки чайную ложку и открыла коробочку с йогуртом.

Даже год спустя было трудно сказать, что именно привело к разрыву. Может, в подобных делах вообще не найти правды. Возможно, у каждого была своя правда. Как в суде, где нет абсолютов, а только точки зрения и все зависит от того, кто лучше аргументирует свою. Только разрыв случился задолго до того, как они могли изложить друг другу свои взгляды.

Поначалу, когда Мак ушел, Наташа говорила себе, что это к лучшему. Они были слишком разными. Постоянное раздражение опустошило ее, превратило в человека, который ей самой не нравился, и было очевидно, что оба в тот год были несчастливы. Возможно, если бы они проводили больше времени вместе, они поняли бы это скорее. Сколько раз она себе это говорила.

Сидеть одной в лондонском доме было невыносимо. В конце концов, как он любил шутить, это был «Дом, который построил Мак». Там все напоминало о нем, каждый сантиметр. Каждая комната кричала о том, что она потеряла: вот лестница, которую он перестроил, вот полки, которые он перевешивал дважды, пустота там, где стояли его книги и диски, где висела его одежда. Большая часть вещей, которые он взял с собой, хранилась на складе, и даже это беспокоило ее: вещи, которые они любили, выбирали вдвоем, пылились теперь в каком-то незнакомом месте, так как он стремился полностью исчезнуть из ее жизни.

– Остальное заберу через неделю или две.

Она стояла в прихожей, пригвожденная к месту. Вспомнила, как было холодно босым ногам на каменном полу. Кивнула, словно соглашалась, что это разумно. А потом, когда за ним закрылась дверь, медленно сползла по стене на пол. Неизвестно, сколько времени она сидела в оцепенении, придавленная масштабом случившегося.

Несколько недель, задолго до того, как семья и друзья узнали об их разрыве, по выходным, рано утром или поздно вечером, когда нельзя было спрятаться у себя в кабинете и уйти с головой в работу, она садилась в машину и уезжала. Ездила по улицам, по эстакадам шоссе, под мостами, по тускло освещенным дорогам с двусторонним движением. Останавливалась только на заправках. Слушала радио, разные ток-шоу. Звонившие в эфир должны были ей напоминать, что ее жизнь не так уж плоха, но отчего-то это не утешало. Слушала политические и научно-популярные программы, драмы, мыльные оперы. Музыку не слушала. Это было все равно что ходить по минному полю. Только казалось, все в порядке, и вдруг какая-нибудь песня разрывает душу. Под эту песню мы танцевали, а эта звучала, когда устраивали барбекю. Слезы лились по щекам, и она переключала станцию. Лучше слушать новости, недовольно ахать или изумляться диким точкам зрения.

Она забывалась, сосредоточившись на двух вещах: радио и дороге. Однажды в субботнее утро она оказалась в Кенте. У нее заурчало в животе, и она, к собственному удивлению, осознала, что в последний раз ела почти восемнадцать часов назад. Увидела кафе с витриной, оформленной нарочито в стиле добрых старых времен и выглядевшей как-то странно не по-английски. Съела половину сдобной булочки с маслом (в эти недели она с трудом заставляла себя съесть хоть что-нибудь), расплатилась и пошла прогуляться по деревне, вдыхая сырой осенний воздух. Она наслаждалась запахом дыма из труб, прелых листьев, острым горьковатым вкусом терновых ягод, сорванных с живой изгороди. И вдруг почувствовала себя лучше.

На домике перед ней висело объявление: «Сдается». Улица, похоже, вела к ферме, но Наташа дальше не пошла. Она набрала номер агента и оставила сообщение, что хочет снять дом, если он еще свободен. Впоследствии она скажет себе, что счастье за деньги не купишь, но для жизни со своим горем можно подобрать местечко поприятнее.

Потом на выходные, которые проводил без сыновей, с ней стал приезжать Конор. Он не был практичным, как Мак, но ему нравилось проводить время с Наташей. Он валялся на диване, читал газеты, разжигал огонь – исключительно чтобы им полюбоваться. Иногда помогал ей готовить. В хорошую погоду сидел на воздухе с пивом, наблюдая, как она приводит в порядок сад. Наташа плохо разбиралась в садоводстве, но в скором времени поняла, что ей доставляет удовольствие вырывать сорняки или копаться в земле, забывая на время несметное число городских трагедий, с которыми приходилось иметь дело на работе.

Она снимала коттедж уже почти год и летом порадовалась плодам своих трудов: на удобренной земле поднялись многолетники, расцвели розы, на яблонях уродились плоды. Женщина с фермы в конце дороги, которая оказалась конюшней, оставляла мешки с навозом у калитки.

– Спасибо, мне ничего не надо, – говорила Наташа, но та оказалась настойчивой.

– Мне его девать некуда. Чем больше удобрять розы, тем лучше.

В маленьком домике в Кенте она обретала душевный покой. Ее не связывало с ним ничего личного, и она постоянно была чем-то занята. Если она не приезжала туда на выходные, то не знала, чем себя занять.

А теперь прибавилась еще одна причина сбежать из Лондона. Почти год спустя Мак наконец решил забрать оставшиеся вещи.

– Ну, чем мальчики занимаются на этих выходных?

– Точно не знаю. Кажется, она везет их к своей матери.

– Не знаешь точно? Это на тебя не похоже.

– Она была такой мрачной, когда я их привез, что светской беседы не получилось.

Конор опустил уголки губ. Наташу поражало физическое проявление чувства обиды, которое переполняло его, когда он говорил о бывшей жене.