Тогда все это – зачем?

Зачем эта ученая степень? Эта мировая известность… В определенных кругах, конечно. Куриных кругах – среди мировых henmen’ов.

И хенвуменов – хенвуменш, таких жестких, таких в деловых костюмчиках женщин.

Боже, как кошмарны эти американки с узкими бедрами, которыми они стараются не вилять при ходьбе. Эта их омерзительное свойство – разделять деловое общение и секс. Когда, после последнего конгресса, был банкет, по-ихнему party, все эти дамы не только вырядились в вечерние платья, но и стали стрелять глазами, намекая, что их запросто можно увести на второй этаж, в туалет, и там трахнуть раком, сунув головой в унитаз.

И на кой мне тогда сдались эти куры, в конце концов, если вся моя жизнь…

Я кажусь себе каким-то Пьером Безуховым, с его фатальной страстью к Эллен. Мысль об этом животном меня доконает. Я не могу заснуть, сбиваю одеяло в потный ком, и едва мысли начинают путаться и таять, как вдруг все исчезает и замещается этими яркими, развратными губами, этим темно-рыжим каре…

Как она терялась в многолюдной прорве метро, покачивая бедрами, как оглянулась, улыбнувшись на прощанье, и сумочку ловким движением закинула на плечо…

Всю жизнь меня влекло именно к таким женщинам, и именно они всю жизнь были мне недоступны.

Евгения – так ее зовут, Женя. Попка, обтянутая черной кожаной юбкой, и кажется, что кожа вот-вот лопнет. Родная сестра Полянского Жана. Квадратные губы, крашеные в черный, улыбка обнажает десны, будто нечто исподнее, срамно-розовое. Евгения Полянская, киевлянка. Темно-рыжие волосы в каре, здоровые, тонкие, отливающие дивными оттенками целой гаммы разнообразных грехов. Никогда.

Я все рассказала Жану: про его издевательства, его побои, и главное – про убийство моего ребенка, про мое бесплодие. Жан молчал, лишь медленно качал головой, прислонившись к стволу березы. Он был так красив, так изящен на этом черно-белом объемном фоне…

– Ладно, не бери в голову, – ласково сказал он, – Я вообще, чисто по жизни, не очень-то хочу иметь детей.

Мы были в теплом, светлом, прозрачном осеннем лесу. Я вспомнила, что наша любовь началась ранней весной, а сейчас уже поздняя осень.

Грачи улетели…

Я прильнула к его лицу и стала целовать его глаза, глаза, глаза… Все мои страхи, сомнения этот мужчина развеял в один миг, одной коротко брошенной фразой.

Это – мужчина. Это – мой мужчина.

Мы были в теплом, милом, совершенно по-осеннему прозрачном лесу… Микров уехал по каким-то делам на весь день (у него, видите ли, появились теперь дела, даже в воскресенье) и мы встретились утром, недалеко от моего дома, и мне пришла в голову дерзкая идея, и я сказала:

– А что, если нам пойти сейчас ко мне?

Я боялась, что он откажется, и боялась, что он согласиться, но мне хотелось увидеть, как Жан моется в моей ванной, как он ест на моей кухне, я хотела задержать его запах в моей постели…

Жан неистовствовал. Он носил меня из комнаты в комнату и любил везде, как бы угадав мои тайные фантазии, помечая мое жилище, как кот помечает свою территорию, чтобы оставить всюду наши трепещущие призраки, чтобы тяжелыми вечерами, входя в любую из этих четырех комнат, на кухоньку или в ванну, я сквозь мучительного мужа видела эти смуглые, эти играющие мускулы…

– Ты не боишься? – игриво спросила я, когда мы, не торопясь одеваться, лениво ходили по комнатам с чашками кофе в руках, разыскивая и собирая разбросанную повсюду одежду.

– Ты не боишься… – наигранно получилось, потому что я все же боялась, – что вот сейчас заскрипит ключ в замке, и войдет, запотевшими очками тускло блестя…

– Ничуть, – спокойно сказал Жан. – Дело в том, что я хорошо знаю, где он, и сколько там пробудет. В этот самый момент лауреат государственной премии профессор Микров находится…

Жан выдержал эффектную паузу, зная, как я люблю в нем этот глубоко запрятанный сценический дар, и на подъеме кончил:

– В доме номер девяносто три по Ленинскому проспекту.

– Не может быть, – поразилась я.

– На третьем этаже.

– Да неужели?

– На моей съемной хате.

Я вздохнула:

– Ты, как всегда, шутишь.

– Ничуть, – парировал Жан. – Профессор занят подведением баланса куриных ведомостей, и помогает ему в этом никто иная, как моя сестра Женя. Эта работа часа на четыре. Тут как раз его башка и нужна.