Свойство тела вообще не является принадлежностью тела как такового, и уже тем более не претендует на неотъемлемость. Например, такие свойства как запах тела, цвет его и вкус могут быть изменены искусственно. Вес тела, в отличие от массы, есть функция тяготения на данной планете.

Сегодняшняя медитация касалась именно массы.

Масса, являясь лишь свойством тела, должна быть подвержена произвольному изменению извне, как и любое другое свойство.

Взять, к примеру, цвет. Казалось бы, изменение цвета тела косвенно связано с изменением его массы, если учесть ничтожную величину, идущую на наружный красочный слой. Но возможно также изменение цвета и внешним образом, то есть, путем изменения освещения, и в этом случае, масса тут совершенно не при чем.

Люди еще не научились варьировать массу как свойство, но когда это произойдет, материальные тела смогут существовать в совершенно непривычных для людей качествах: скажем, мгновенно набирать скорость, или же менять ее направление…

Что за чушь из школьного курса физики? Откуда во мне эти мысли – каким-то мгновенным вихрем пронеслись еще в полусне, с похмелья… Будто бы кто-то генерирует на моих мозгах, словно я женщина, какие-то свои соображения. Как я однажды пошутил своей жонке… Боже мой! Вспомнил…

Я окончательно просыпаюсь, будто свалившись откуда-то, все еще сжимая в ладонях чьи-то твердые груди, которые немедленно тают и желеобразно просачиваются между пальцев… Я смотрю на свои руки и ужасаюсь – как рыжим своим развратом, так и домашним буйством, но все-таки рыжий разврат, наряду со своей слизистой мерзостью, несет сильную положительную эмоцию, только вот, в сумме с вектором рукоприкладства, выбрасывает на поверхность сознания – ноль. Мне не хорошо и не плохо – мне никак. Только во рту говно и мучительно хочется пить, и столь же мучительно – хочется наоборот. Пью из кувшинчика, в котором отстаивается вода для цветов, пью жадно, с надрывом, затем выливаю остаток воды в цветок и на ее место делаю наоборот, в кувшинчик, потому что не представляю, как выйду сейчас в коридор и увижу ее. Я включаю Beatles: “Scrambled legs”, ее любимую песню. Я хочу дать понять своей избитой жонке, что проснулся, однако она не вошла: слышно ее на кухне, как она хлопает дверцами шкафов.

Алкоголь последнее время все хуже действует на меня: похоже, произошло какое-то сугубо энгельсовское изменение: я перестал терять память, что странно: раньше я помнил отчетливо лишь начало пьянки, медленно затягивая спасительным туманом свои вечера, теперь картина опьянения стоит передо мной едва ли не ярче обыденной, зато я стал агрессивен, гадок и глуп: за последний год я уже второй раз поднимаю руку на свою жонку, а в первый я чуть не забил ее до смерти.

Это не правда – что у трезвого на уме то у пьяного на языке – ощущение такое, будто в пьяного человека вселяется какой-то другой человек, да, это совершенно другой человек, или, может быть, вообще, это – какой-то нечеловек.

Это некая сущность, которая живет глубоко внутри своего носителя, и в пожизненных трезвенниках она также живет, но никогда не выходит наружу. Она поднимает голову, ладонью вниз заталкивает человека, будто топит его, и говорит миру:

– Вот я!

Она мыслит иначе, совершает иные поступки, у нее совершенно другой характер, она – не я, и поэтому я, настоящий я, личный – не могу нести за нее никакой ответственности.

Это очевидно, это лежит на поверхности, но, тем не менее, люди не желают думать об этом, и за неуправляемые действия другого отвечает, опять же, сам этот несчастный, вплоть до того, что в судопроизводстве опьянение является не смягчающим, но отягчающим обстоятельством. Преступление совершил один, а судят другого, причем, еще строже судят, чем если бы то же преступление совершил он сам. Вместо этих пространных рассуждений мне бы надо немедленно встать, выйти на кухню и попросить у нее прощения. А Beatles между тем, продолжают, как и тридцать лет назад, когда я был юным, наивным, трезвым еще…

Я звоню в институт, сказать, что сегодня меня не будет. Трубку берет Павел Пульских, адъюнкт. Он единственный, кто посвящен в куриный мой дивертисмент, он мой сообщник и тоже преступник. Он согласился на это дело, почти не раздумывая, так же как и я. Пожалуй, и нет у меня такого сотрудника, который бы не пошел на это грязное дело, можно было просто созвать официальное совещание и все предать полной гласности, а то непонятно, почему нечистый на руку Пульских должен получить большую долю, чем все остальные…

Я одеваюсь и иду на кухню, к своей жонке, я готов ей в ноги упасть, и ноги мои, в самом деле, подкашиваются, я еле волочу свои ноги, пораженные ангиоспазмом, и лишний раз убеждаюсь, что благими намерениями…

Она сидит вполоборота за кухонным столом, где, среди луковиц и перевернутых тарелок, светится мой лаптоп. Она манипулирует пальцами, и текст исчезает с экрана. Но дискета, я вижу, вставлена в щель дисковода! Я завладею ею, чего бы мне это ни стоило.

Это чудесно – свалить свои несчастья на кого-то другого, причем – неизвестно кого. Это удобно и трогательно:

– В него вселился дьявол!

– Я был сам не свой!

– Не знаю, почему я это сделал!

– Я потерял управление!

На этот счет даже придуманы какие-то медицинские теории – о сознании и подсознании, всяких темных силах, живущих внутри людей. Суть-то, конечно одна – снять с себя ответственность, обеспечить существованию своего разума наивысший комфорт.