Я говорю, что бежала, потому что мне так казалось, а на самом деле я еле тащила ноги, шлепая по грязи. До недавних пор от нервного и физического напряжения я не чуяла холода, а теперь тряслась, как цуцик. Расстояние от Коломны, даже учитывая самый короткий, хорошо известный путь и приличную погоду, преизрядное. Когда я нашла переулок с банями, то не знала, верить своим глазам или нет, это было чудо. За банями тянулись заборы, до которых я прошлый раз не дошла. Левый и больший участок я сочла «садами Целибьева», потому что на противоположном, среди зелени, виднелся дом. Он был построен не по красной линии, но ведь Дмитрий и писал, что расположен дом в саду. Кажется, я плакала, хотя и сама не понимала – слезы это или дождь. С моей одежды стекали потоки воды, и выглядела я так, словно меня постирали в луже. Небо меж тем просветлело, гроза ушла, а дождь стал ленивым. Ощущение времени у меня было потеряно, но, похоже, неумолимо близилось утро. До того как на улице появятся люди, нужно был обрести укрытие.

Я нашла калитку, разумеется, она была заперта. Постучала, сама испугалась своего стука, но никто не открыл. Отправилась в обход. Участок тремя сторонами выходил на разные улочки-переулки и был окружен глухим высоким забором, перелезть через который я не могла. Обогнув весь участок и следуя по непролазной грязи параллельного переулка, я обнаружила, что соседний участок огорожен чем-то шатким и валким, к тому же с прорехами, через одну из которых я и проникла внутрь. Таким же ветхим заборчиком он отделялся от участка, где по моим предположениям жил Дмитрий. В одном месте загородка вообще прогнулась и завалилась.

По тому, как стало тихо, я заметила наконец, что кончился дождь, а потом услышала птичий голос, короткое чив-чив-чив. Я пошла к деревянному дому. Какой-то странный он был, словно недостроенный. Испугалась, что дом нежилой. На широкое крыльцо выходили два больших полуциркульных окна. Заглянула в одно, в другое – ничего не высмотрела. Попробовала постучать, стучала, наверное, очень негромко, потому что сама не расслышала стука из-за бьющегося сердца. Однако к окну кто-то подошел, щелкнул замок, распахнулась дверь.

Бог ты мой! Я закрыла лицо руками, страстно желая упасть в обморок, и желание мое почти исполнилось, потому что я совершенно ослабла и покачнулась, но не упала. Крепкие руки бережно подняли меня, и я полетела, прижавшись к груди своего единственного. Я знала, что теперь меня никто не настигнет, мне ничто не угрожает, со мной родной человек, который уже раньше нес меня, прижимал к груди, спасал в ночных кошмарах, я узнала его. Потом он осторожно поставил меня на пол, а я все еще не могла разжать руки на его шее, и, кажется, он целовал мои мокрые слипшиеся волосы.

Прибежал немолодой человек, убежал и снова возник с какой-то простыней, в которую меня завернули. И только тогда я увидела Дмитрия в смешных белых портах с голой грудью, перепачканного грязью, которой я измазала все вокруг. Я засмеялась. Конечно, это был нервный смех. А Дмитрий стал быстро натягивать брюки и рубашку.

– А ведь мне некуда идти, – сказала я, смеясь и плача.

– Вам не надо никуда идти. Вам надо умыться и переодеться.

– Я так хочу есть, что съела бы лошадь, – сказала я и опять засмеялась и заплакала. – Где можно помыться?

Он взял меня за руку и повел в кухню, большую и по сравнению с бакулаевской очень опрятную. Светлый, словно только что выструганный пол, начищенные котлы, тазы, сковороды, никаких грязных тряпок. Посредине кухни деревянный стол с чистой выскобленной столешницей. Немолодой дядька – я догадалась, что это Кузьма – запалил печку и поставил греть бак с водой, а Дмитрий принес холодную курицу, хлеб, свежие огурцы, какое-то питье. Я поняла – здесь не постятся. Меня стало знобить, но я и пожаловаться на озноб не успела, как была заботливо укутана пледом. Сидя у печки, я ела куриную ножку с огурцом. От тепла, счастья и покоя меня разморило, показалось, что наконец-то я дома. Потом – не помню.

Очнулась в постели, и недавнее ощущение радости и покоя вернулось с утроенной силой. Я лежала на чистых простынях в балахонистой рубашке. Вчера я была уверена, что утром не смогу двинуть рукой-ногой, буду валяться в жару, потому что воспаления легких после моей ночной прогулки не миновать. Ничего подобного, я чувствовала себя совершенно здоровой, бодрой и счастливой, будто стояла на пороге новой неизведанной жизни, путешествия, приключения. Я подвязала закрытые темно-зеленые шторы на большом полуциркульном окне, распахнула его, и в комнату хлынула летняя утренняя свежесть, запах травы, жасмина и бог знает чего. За окном был сад. Какая отрада, я всегда мечтала проснуться и распахнуть окно в сад!

Конечно, это была комната Дмитрия, именно в такой, чем-то очень для меня милой, он и должен был жить. Стены обшиты деревянной доской, обоев нет, наверное, и дух поэтому свежий. Над тахтой, где устроена постель, и под ногами – ковры. Окантованные акварели на стенах. Книги и папки на полках, этажерке и даже на полу. Большой стол, заваленный бумагами, массивный чернильный прибор, лампа, смешной и симпатичный микроскоп с медной трубой. Печка-голландка. Кресло. Кроме тахты, есть еще угловой диван и перед ним круглый столик под льняной скатертью. А еще часы с фарфоровым циферблатом, на котором нарисована ветка, а на ней скромная серо-желтая птичка. На часах шесть утра. А я-то была уверена, что проспала часов двенадцать.