Бенедикт что-то пробурчал себе под нос.

– Это из-за погоды? – спросила Сигрид. В ней что-то не вязалось с радостным тоном.

Бенедикт стоял, наклонившись вперед, счищал с себя снег, ответил немногословно, и хорошо слышны были только последние слова:

– Он – один из великих пророков.

– По нему и видно.

– Вовсе нет, – возразил Бенедикт, обидевшись за барана. – Сам он так не думает, если ты это имеешь в виду.

И в этот самый момент спокойно и не торопясь подошел Петур, хозяин, чуть позже своей жены, как это повелось в Краю в первое воскресенье Адвента. А сразу за ним их старший сын, Бенедикт. Из-за спины у него выглядывала ватага ребятишек разного возраста, но их тут же загнали в дом, на улице холодный резкий ветер. «А Бенедикт скоро придет».

Бенедикт пожал руки отцу и сыну, глядя им в глаза. Это было своего рода ритуалом. Больше он ни с кем так не здоровался. Сын был его близким другом, возможно, единственным. Почему его назвали Бенедиктом, никто не знал. Этого имени в роду ни у Петура, ни у Сигрид не было. Оно редко встречалось в этой части страны. А в округе только у них.

– Ты наверняка захочешь сначала отвести Железяку под крышу, – сказал хозяин. Он стоял около барана с приветливым видом, но был тактичным и знал толк в овцах, не стал трогать барана, хотя так хотелось. – Если мне не изменяет память, то он ест и пьет только из твоих рук?

– Ну, это сильно сказано, – ответил Бенедикт в оправдание Железяки. – Он у меня животинка вежливая и умеет себя вести, хотя, конечно, со своими капризами. Пойдем, Железяка!

Хозяйка вернулась в дом готовить еду, и из-за двери донесся запах вареного мяса, кофе и блинов. Трое мужчин, однако, не торопились. Они не спеша повели барана к овчарне, где для Железяки каждый год готовили «гостевую комнату», позаботившись о том, чтобы у него была вода, ясли, свое отдельное место, чтобы его не затолкали и ему не пришлось бы есть наперегонки с собратьями, но в то же время чтобы он мог с ними пообщаться. Воду принесли заранее, и она немного согрелась. Ясли наполнили свежим ароматным сеном.

Железяка, скромно опустив морду в воду, утолил жажду. Потом приступил к вкусному сену. Петур посмотрел на него, затем перевел взгляд на Бенедикта:

– Стало быть, вам кажется, что погода подходящая, чтобы пойти в горы? И тебе, и ему?

– Спроси лучше Железяку, – ушел от ответа Бенедикт. – Я всего лишь человек, и разум у меня человеческий.

– Человеческий разум не так уж плох, если пользоваться им осторожно, – заметил хозяин. Железяку он явно уже спросил и получил ответ, а вопрос задал скорее из вежливости.

На этом их разговор закончился. Они тщательно закрыли двери, чтобы внутрь не намело снега, и спокойно направились к дому при слабом свете луны, который и светом трудно было назвать, свет, граничащий с темнотой. То и дело из таинственной черной ночи налетали резкие, свирепые порывы холодного ветра. Удивительно, как во тьме люди теряют друг друга из вида. Однако это одиночество отличается от того, которое ты ощущаешь в горах, – здесь, внизу, где живут люди, ты не совсем один, слышны чужие голоса, вблизи ощущается дыхание, бездонная пустота наверху, в космическом пространстве, и внизу, в каменистых глубинах, не леденит кровь в жилах.

В прихожей их ждала горящая свеча. Свет, который горит только для себя, почти как одинокий человек, никчемная душа, но вдруг кто-то приходит – и все меняется. Так и свет этой свечи. Стоило трем мужчинам подойти к дому, как у него появилось назначение. Бенедикт взял свою котомку и повесил на крюк; в углу стоял туго набитый сеном мешок. Бенедикт вынул из него клочок сена, понюхал, потом немного приподнял мешок.

– Вы, похоже, больше думали о брюхе Железяки, чем о моей старой, измученной спине, когда набивали его так.

В ответ хозяин только рассмеялся. Входя в комнату, он двумя пальцами притушил фитиль – свечу не оставили прозябать, не принося никому никакой пользы, а милостиво взяли с собой, чтобы пробудить к новой, полезной жизни, когда понадобится. К тому же это был вопрос экономии.

Они прошли в комнату к хозяйке и ребятишкам. Бенедикту как гостю накрыли на откидной доске под окном, дымящаяся баранина в горшке, пюре из репы, здоровая и вкусная пища в холодное время, настоящее рождественское угощение.

– Можно подумать, что я ухожу в пустыню, – пошутил Бенедикт; для него горы вовсе не были пустыней, он шел туда в двадцать седьмой раз.

Этого он не сказал, не упомянул, что это памятный год, вроде как юбилейный, но в мыслях повторял как припев: в двадцать седьмой раз.

– Ну, когда ты уйдешь из Края в горы, то долго горячей пищи не увидишь, – хозяйка следила за тем, чтобы он наелся вдоволь. – Так что запасайся впрок. О Льве мы уже позаботились.

Лев лежал в углу, свернувшись калачиком, белый с черными и желтыми пятнами. Услышав свое имя, он поднял голову и дружески помахал хвостом этим большим существам, которые помнили о нем, хотя он спал, и ценили его. Но тут же снова свернулся и заснул – наслаждался покоем, пока есть возможность.

Гость и хозяева некоторое время сидели и разговаривали, как вдруг раздался стук в дверь, три удара, похоже, гости на ночь, хотя всем в округе было известно, что в Краю в первое воскресенье Адвента ждут только Бенедикта. На мгновение они замолчали и переглянулись. Затем Бенедикт-младший встал и пошел открывать.

– Должно быть, люди из Гримсдаля, хотят дойти с тобой до горного пастбища, еще не забрали своих овец с лугов у Ледниковой реки, – предположил Петур и вышел вслед за сыном.

– Не думаю, что дело только в этом. Я сильно удивлюсь, если они не попросят тебя помочь собрать их овец, со Львом и Железякой, – раздраженно сказала хозяйка. Она терпеть не могла, когда людям садились на шею, злоупотребляя их добротой. И почему они не оставят Бенедикта в покое, почему мешают ему заниматься свои делом? – Но ты пойдешь своей дорогой и будешь делать то, что собираешься, чтобы закончить раньше, чем кончится еда, обещай мне, – продолжила она, положив ему добавку мяса и пюре из репы. Это она приготовила только ему, другие пусть довольствуются тем, что еще осталось в кладовке.

Как ни трудно было Бенедикту кому-нибудь отказывать, и в первую очередь Сигрид из Края, этого он ей пообещать не мог, слишком хорошо он себя знал. Он просто сидел молча и жевал.

– Они сами виноваты, что не собрали овец вовремя, – продолжала хозяйка в том же тоне. – А если ты возьмешься им помогать, потеряешь несколько дней.

– Потеряешь… это как посмотреть, – ответил Бенедикт, растягивая слова.

Обсуждать неприятные, но неизбежные обстоятельства было ему не по душе. Если кому-то нужно собрать овец, которым угрожает опасность, и они – Лев, Железяка и он сам – могут помочь, и без них точно не обойтись, значит, их долг помочь. Любому, кто в этом нуждается. Он вздохнул, непредвиденные трудности всегда неприятны, но чему быть, того не миновать.

– Припасов они тебе не прибавят, поверь мне, – напомнила ему Сигрид. Она знала, как он несговорчив и упрям, когда нужно прислушаться к доводам разума и позаботиться о себе.

– Ты думаешь, я не запасся как следует? – самоуверенно спросил Бенедикт.

– Упрямец ты и больше ничего!

Вошли незваные гости, расселись.

Это и правда были Хакон из Гримсдаля и два его работника. Они не удивились, увидев Бенедикта:

– Все верно, ты же в это время всегда ходишь в горы прочесывать пастбища.

– А вас, должно быть, к нам наверх сегодня погода заманила? – съязвила Сигрид.

– Нет, вы только послушайте хозяйку! – рассмеялся Хакон. – Заманила… красиво сказано; загнала – ближе к истине. Если у тебя овцы на горном пастбище поздней осенью, аут уж не до церемоний. Кроме того, мы и нашему Бенедикту завтра поможем, у него ведь ноша тяжелая, – правда, парни? Мы же не слабаки. А еще, думаю, нас ждет завтра попутный ветер, когда будем подниматься по склонам, так что дело налаживается.

– Может быть, – спокойно ответил Бенедикт. – А ветер всегда лучше в спину, чем в лицо. Особенно в горах.

– С тобой, со Львом и с Железякой, – он не сказал «с троицей», но по тону было понятно, что это слово чуть не слетело у него с языка, – у нас хотя бы есть надежда, что мы найдем горную хижину и останемся живы, – пошутил Хакон. – Другой вопрос, сможем ли мы спасти овец.

– Надо было забрать их еще неделю назад, если не раньше, – вставил Бенедикт, не повышая тона; он не собирался никого обвинять, просто констатировал факт.

– Человек предполагает, а Бог располагает. Разве не так, дорогой мой Бенедикт?

Но Бенедикт этого уже не слышал – он прислушивался:

– Мне послышалось?

Но нет, все так и было: ураган бил по замерзшим крышам, хлестала снежной крупой ревущая метель, словно полчище злых духов мчалось в ночной тьме. Когда в комнатушке под дерновой крышей темной ночью слышишь такое неистовство, к погоде начинаешь относиться как к живому существу. Зима, конечно, чудовищная, но она живая, яростная, диким весельем на земле она дает знать, что вернулась домой и ей здесь вольготно. Железяка, как обычно, знал, чего ждать. Бенедикт резко поднялся – пора идти спать.

Оставшиеся в горах овцы – их наверняка засыпало снегом, и они так и будут укутаны белой периной, пока он их не найдет и не приведет домой. И конечно, нелепо надеяться, что им хватит ума направиться в горы, да и буря не позволит, но, когда неистовство погоды достигает высшей точки и небо сливается с землей, это – единственная возможность спастись. А с другой стороны, если полезут на горы и холмы, то могут там замерзнуть насмерть. Теперь надо лечь и попытаться заснуть или, по крайней мере, лежать и не слушать глупой болтовни. Нельзя делиться своими заботами с другими. У каждого своих хватает.

Наконец в маленькой комнатке на хуторе у самых гор все уснули. Снаружи бушевал ветер в своем всевластии и радости разрушения. Бесчисленные бедствия бушевали по всему миру, происходили странные и необъяснимые вещи. А здесь, в этом отдаленном уголке земного шара, где неистовствовало только небо, текла мирная жизнь. На камнях теснится мох и лишайник – жизнь, по установлению Творца, вот уже неисчислимые лета превращает камень, извергнутый кратерами, в почву, превращает огонь из недр земли в травы и растения, на которые летом под утро ложится роса, а осенними ночами – иней. Человеку же полезно время от времени спать.

Понедельник, как говорится, – день тяжелый. О наступившем понедельнике лучше и не скажешь. В Крае ему радовались только дети, они были на седьмом небе, поскольку Бенедикту пришлось остаться. Он воспринял это спокойно, был дружелюбен и делил свой день между Железякой и ребятней. Если он не ходил присматривать за бараном, что в такую погоду отнимало массу времени, то сидел среди ребятишек, вырезал из дерева животных, птиц, человечков, корабль с мачтой, бушпритом, рулем и шлюпкой и при этом рассказывал сказки и истории.

Хакон и его парни коротали время за картами, то и дело взбадриваясь картофельной водочкой, и то и другое, как заявил Хакон, укрепляет сердце и прибавляет душевного здоровья, так и сказал:

– Укрепляет сердце и прибавляет душевного здоровья…

А сердце немного щемила тревога за овец у Ледниковой реки, но пути Господни, как известно, неисповедимы, а удача редко изменяет тем, к кому привязалась, это не раз проверено. Иногда он просматривал газеты, его волновали новости. За границей вон люди, а не овцы гибнут от холода, тысячами умирают от голода и нищеты. Жизнь по ту сторону океана вывернута наизнанку. Вот где задача для Бенси! От голода и нищеты там умирают даже летом при ясном солнце. Можно подумать, что это грубая ложь, но здесь написано черным по белому. Хвала Всевышнему за наши края. И столько людей – в тысячи раз больше, чем живет по всей Исландии, с прилегающими островами и шхерами [3] , – ходят без работы в больших странах, шатаются, засунув руки в рваные карманы, и никому до этого нет дела. А ведь что плохого, когда у человека в достатке еды и одежды? Что скажете, парни? И это не пустые выдумки. Газеты грабительски дорогие, но никто не может сказать, что они того не стоят! Особенно если читаешь бесплатно. Но негоже предаваться лени, малодушию и заграничной безработице. Пойдем, парни, сразимся! А ты и на этот раз не хочешь быть четвертым, Бенси? Тогда сыграем втроем, со слепым! [4]

Втроем со слепым – эту игру Бенедикт знал уже несколько лет, но не за откидной доской с раскрашенными листочками в руках.

Так прошел день.

Утром во вторник Бенедикт встал рано. Дул такой же холодный ветер, сильный и резкий, но непогода немного утихла, было не так темно, как вчера, и, кроме того, он уже стал привыкать к непогоде. Стоя в ночной тьме, Бенедикт подставил метели щеки, еще теплые после сна, сначала одну, потом другую. Это уже не осадки, не снегопад, а поземка, с которой, конечно, нелегко иметь дело, но есть вероятность, что она днем уляжется. Хорошо бы тогда уже пройти часть пути. Бенедикт заторопился в дом, разбудил людей из Гримсдаля и сказал, что собирается в дорогу.

– Вы со мной?

– У тебя что, не все дома? – закричал Хакон, вылез из кровати, прислушиваясь и принюхиваясь к погоде. – Ты явно не в себе!

Бенедикт не удостоил его ответа, быстро собрался. Пойдет с ним Хакон или нет – пусть сам решает.

– Под твою ответственность? – спросил гримсдальский бонд.

– Я отвечаю за Железяку, Льва и самого себя, как же иначе, – ответил Бенедикт.

– Поспешишь – людей насмешишь, – бросил Хакон, но собрался в дорогу, ругаясь себе под нос. – А если ты не хочешь брать на себя ответственность за нас, то, может, позволишь моим парням освободить тебя от мешка с сеном? Ну ладно, Петур и Сигрид – большое вам спасибо! И будем надеяться, что вернемся домой живыми, не то наши неупокоенные души причинят вам еще больше беспокойства. Карты не забудьте, парни!

Бенедикт вытащил из мешка небольшой кусок материи, накрыл спину Железяки, чтобы снег не оседал в его шерсти и не мешал идти. Гримсдальский бонд поинтересовался, нет ли у него случайно с собой ризы и для Папы-пса.

Бенедикт пропустил его болтовню мимо ушей, обвязал Железяке рога веревкой: «Пойдем, приятель!»

Железяка явно не хотел идти. И Хакон, со своей стороны, не скрывал, что считает животное умнее его хозяина. Но здесь командовал Бенедикт. И они отправились в путь.

Осознав всю серьезность происходящего и что его предостережения игнорируют, Железяка больше не выказывал протеста. Почувствовав на рогах веревку, он ускорил шаг, побежал рядом с Бенедиктом, как собака, стараясь показать тому, что упрямился не из страха или непослушания. Но настроен этим утром он был недобродушно, и Льву приходилось держаться подальше. Стоило только ветру подхватить его и бросить на Железяку или ему под ноги, пса ждал острый рог. Но Лев не подавал виду, что расстроен или раздражен, он ведь во всем был истинным папой римским, ему и в голову не приходило вцепиться в барана в ответ, он хорошо понимал, что происходит. Если другие собьются с пути в такой массе снега, он найдет дорогу домой.

К счастью, метель мела четверым путникам почти прямо в спину; поэтому, когда они благополучно взобрались на верхний край склона, где начиналось холмистое плоскогорье, идти стало легче. Снег здесь наверху был плотный, не давал провалиться, только тонкие копыта Железяки постоянно разъезжались. Люди взяли с собой по бутылке горячего кофе и теперь остановились и пили, укрывшись за каменной глыбой. Пока они преодолевали склон, темнота покинула мир, и только метель застилала дорогу, да так, что, казалось, они топчутся на месте. Но они продвигались. Шаг за шагом, в правильном направлении, только вперед. Время от времени они узнавали галечную гряду, камень или ложбину и убеждались, что не сбились с пути. Постепенно буря стихла, они стали различать очертания ближайших холмов, затем гор, хотя и неотчетливо – метель под низкими мохнатыми облаками смазала все контуры, однако земля уже начинала обретать форму и привычный вид.

Вот так и шли эти люди коротким зимним днем вместе с собаками и бараном, шли и шли неутомимо. А ночь тем временем скрылась на западе, но теперь с востока приближалась другая. День длился не дольше, чем они шли по горам. И вот теперь он кончился. Их снова накрыла ночь, но они продолжали свой путь как ни в чем не бывало, почти молча, им в спину дул сильный ветер, но они шли, бормоча себе под нос как бы взятые в дорогу стихи, строфы из рим [5] и псалмы, помогавшие им идти, они меняли их в зависимости от настроения, обстоятельств и погоды. Бенедикт состряпал стих для себя: