Прошел день, второй, третий. Ветер улегся. Наступила тихая и мягкая погода, надолго ли? И в пятницу около полудня Хакон из Гримсдаля смог отправиться домой со своей отарой, на север, к людям. Все овцы были в целости и сохранности. Бенедикт помог загнать отару на гору, которая спускалась к реке, и его поблагодарили трехкратным рукопожатием, несколькими кивками головы и парой слов на прощание. Потом он стоял и некоторое время смотрел уходящим вслед, а затем тяжело и медленно побрел к хижине, закрыл за собой дверь, отнес сена и воды уставшему Железяке, погладил Льва, лег на пустую кровать, вытянулся на спине и свесил руку, чтобы немного приласкать Льва, своего верного друга. Теперь нужно было дать отдых усталому телу, прийти в себя, вернуть настроение Адвента… Как же давно было воскресенье!

Люди проживают жизнь по-разному: одни много болтают, другим привычнее тишина. Одним для нормальной жизни нужно быть среди людей; другим, чтобы обрести себя, требуется одиночество, по крайней мере, иногда. Вообще, Бенедикт людей не чурался, но, отправляясь в Адвент в горы, людей в попутчики старался не брать. Ему надоедало целыми днями слушать бесконечный будничный треп – в горах он был неуместен. В молодости он относился к нему терпимее. Ясное дело, стареет. Где мир и глубокий покой, которыми он наслаждался в минувшее воскресенье? Где уверенность и мужество? Неужели прошло только пять дней? А ведь он должен был бы вскоре вернуться домой, если бы все шло по плану. И он лежал, изношенный, как его старая одежда. Вот так: годы идут, и ты начинаешь их чувствовать.

Он спал? Ему приснилось? Или в дверь действительно стучали? Должно быть, спал, потому что у двери оголтело лаял Лев. Но явно не приснилось: снова постучали, три удара с равными промежутками. Бенедикт вскочил и открыл дверь. Стучал местный парнишка Нонни с Горы.

– Ты случайно не видел наших жеребят? – спросил он.

Бенедикт действительно заметил лошадиные следы, особенно ниже, вдоль реки, но также и в других местах. Самих лошадей он не видел, значит, поблизости их не было. По правде сказать, он тут же об этом забыл – ему и в голову не могло прийти, что кто-то держит молодняк на выгоне в это время года.

– Парень, неужели твой хозяин считает, что тебе хватит возраста и опыта, чтобы в одиночку лазить по горам зимой?

Нонни с Горы отвечал, что справляется не хуже других. «Может, оно и так», – подумал Бенедикт, но все равно он слишком юн. И раз уж они встретились, он почувствовал некоторую ответственность за Нонни. А если он, Бенедикт, наутро уйдет, не позаботившись о Нонни и его жеребятах, а вернувшись домой через несколько дней, узнает, что Нонни все еще где-то в горах, – и что тогда? К тому же пусть Железяка отдохнет еще денек.

– Посмотрим завтра, – сказал он, наливая мальчику кофе.

– Разве у тебя есть время, чтобы искать со мной? – прямо спросил мальчишка; хитростью он явно не отличался.

– Да что время, время… – пробурчал Бенедикт. Ему это было по душе, но в то же время досадно, что паренек явно не рассчитывал на его помощь.

Суббота ушла на поиски лошадей. Найти их удалось не фазу, пришлось потрудиться. Утром в воскресенье Нонни отправился домой, вместе с жеребятами и приветами от Бенедикта. «Пусть все увидят, что неделя прожита ненапрасно, хоть я и недалеко ушел», – оправдывался Бенедикт перед самим собой.

Теперь он собирался пойти дальше в горы – туда, где нет ни дорог, ни тропинок. Но он еще чувствовал усталость в ногах, и не собрался с духом для больших дел. К чему скрывать, неделя выдалась тяжелая. Но то ли еще ждет его впереди.

Так странно осознавать, что раньше в этот день он иногда уже возвращался домой, все трудности были позади, овцы (больше или меньше) спасены, а он сидел, наполненный благодарностью и ощущением святости, в маленькой церкви и слушал, как священник рассказывает историю о лепте вдовы или о знамениях в солнце и луне. «И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится» [8] .

Было время, когда Бенедикт и сам испытывал уныние, нет, страх перед смертью и даже перед жизнью. Пожалуй, прежде всего перед жизнью. Да, страх. Но это было давно. Теперь его страх спрятан где-то меж гор. А внутри у него и вокруг него обычно тишина. Такая тишина, какая бывает только в горном чертоге.

С тяжелыми мыслями собирал Бенедикт свою котомку. Нужно взбодриться и отправиться дальше в горы. Еще не закончив сборы, он встал и вышел проверить погоду. А кто это там на другом берегу реки? Люди и кони, так и есть. Похоже, почта переправляется. А дальше как? На этом берегу его никто не встречал со сменными лошадьми. Бенедикт заторопился в дом, поставил чайник. Но почтальон не захотел остановиться, у него были сани и помощник, чтобы их тащить.

– День короток, Бенси. А лошади мои где-то задержались. Наверное, застряли в сугробе. Нам нужно к ним поторопиться.

На другом берегу реки почтальона ждал его помощник. Бенедикт и перевозчик, Грим с Ледника, стояли и смотрели, как бывалые странники удаляются в своем удивительном непостоянстве, один – на север, другой – на юг. Грим не отказался выпить чашку кофе, раз уж он готов, – нельзя пренебрегать Божьими дарами.

– Вижу, ты здесь поселился и гостей принимаешь, – сказал он веселым голосом. – Мы смотрим на дым из твоей трубы уже целую неделю, – добавил он, сбросив принесенный мешок с углем у печурки. – Боялись, что у тебя запасы на исходе, вот я и принес. За огонь ведь у нас я отвечаю. А по какой надобности ты, собственно, здесь бываешь?

Бенедикт рассказал, что он, как обычно, пошел в горы, но случилось то-то и то-то, и теперь дни проходят, а дела, в общем, не делаются, и это понятно, в такую-то погоду.

– Хорошо устроился Хакон, – вырвалось у Грима. – А о паршивцах с Горы и не говорю.

– Н-да, но овцы и лошади есть овцы и лошади, – неопровержимо возразил Бенедикт. – За одним следишь, но и другое нельзя упускать. И разве мне лучше от того, что я нахожу то одну, то другую заблудшую овцу, если целые отары пропадают? Хакон свою нашел, но это было нелегко, и не окажись рядом Лев, Железяка и я, еще неизвестно, как бы все обернулось. Вот так, Грим. Но и ты поступил бы так же.

– Нет, черт меня возьми!

– К тому же мне не придется искать там, где мы уже все облазили, – закончил Бенедикт свою речь.

– А ты, как пить дать, всех своей едой кормил? – спросил Грим. Он со многим был не согласен.

– Ну да, я обычно запасаюсь где-то на полмесяца, если не больше, и Хакон хорошо это знает. А еще они всю дорогу от Края несли мешок с сеном для Железяки.

– Велика важность, – мрачно покачал головой Грим, он прихлебывал кофе из блюдца и изо всех сил сосал кусок сахара. – Ты измотан, это видно. И что за обращение с Железякой, позволь спросить? Многих, доложу тебе, обвинили в нарушении закона о защите животных и за меньшие проступки. Он ведь носится очертя голову, пока не выбьется из сил. Как и некоторые другие. И ты это хорошо знаешь. А разве не ты за него отвечаешь? Сейчас мы привяжем мешок сена к подпорке, вот так. Железяка умный, он не объестся и ничего не испортит. Приготовим ему вдоволь воды и принесем подстилку. Теперь он вполне продержится один-два дня. А ты пойдешь со мной и выспишься в тишине и покое. Ты сможешь принести еще мешок сена для Железяки, и тебе не придется заботиться о еде. И никаких возражений. Мы уже и так здесь много плохого наговорили, а ведь зима еще в самом начале, и сегодня День святой Марии [9] .

Переправа через Ледниковую реку – когда нужно сначала протащить лодку против течения, а потом переплыть по диагонали – это все равно что плавание в другую страну, если не в мир иной. И невольно спрашиваешь себя – а как же переплыть обратно? Но усталость Бенедикта оказалась сильнее его страха. По дороге к хутору, который скрывался за холмами, защищавшими от самого сильного северного ветра, он шел как в тумане от навалившейся на него сонливости. Во дворе он обернулся и посмотрел назад, его хижины не было видно из-за холмов, только западные горы стояли на своем месте, но какие-то удивительно далекие и неприступные. Бенедикта пробрала дрожь – он должен быть там. Он едва успел раздеться и провалился в сон. Теперь он очутился среди своих гор, нашел овец и возился с ними, никак не мог собрать, Железяка и Лев тоже там были, но потом вдруг пропали. Он один управлялся с целой отарой овец, одни ленивые, другие необычайно пугливые, вокруг него кружила вьюга, под ногами – бездонные рыхлые сугробы – и поблизости он чувствовал присутствие человека, желавшего ему и добра, и зла одновременно, незримого не только из-за метели. Чего он от него хочет? И во сне он хорошо знал, что время идет, оно не стоит на месте, бежит без устали, никому не позволяя остановить свой бег, таинственное, как ледниковый поток. Но спящий преодолевает время, словно мертвый.

Бенедикт очнулся от неспокойного сна в комнате, наполненной лунным светом. Значит, ночь. Он чувствовал, что выспался и отдохнул. Вдруг его словно кто-то подтолкнул, он вскочил с кровати и разбудил спавшего рядом мальчишку – слегка потряс его за плечо. Они оделись, молча сидя друг перед другом, бесшумно прокрались в носках за порог комнаты, чтобы никого не потревожить, мальчишка хотел было вскипятить воду, но Бенедикт попросил его этого не делать:

– Подожди, попьешь, когда вернешься, а сейчас времени нет, мы торопимся.

Они вышли во двор, перешептываясь как заговорщики. Бенедикт не находил покоя.

– Глянь-ка, луна движется, и я хочу пойти с ней на перегонки. К рассвету я буду уже на полпути до другой хижины, а к вечеру доберусь и до своей.

Мальчишка протер глаза – никак не мог понять, о какой хижине идет речь.

– Я имею в виду свою нору в горах, – пояснил Бенедикт.

Набитый сеном мешок стоял прямо у двери кладовки, мальчишка подхватил его на плечо. Если бы хозяева не спали, они собрали бы Бенедикту еды с собой, но теперь придется как-нибудь обойтись. При таком лунном свете можно хоть воздухом питаться, так что он справится. «Горные дороги укрепляют ноги…»

Они встали на лыжи и покатились в лунном свете по седому ледяному простору. Все дороги высоко в горах как будто ведут к неизвестной цели, которая и есть суть, она движется, но в то же время неподвижна и конечна. Вскоре они добрались до реки. Шли они быстро, Лев летел стрелой, лая от удовольствия.

Затем они переправились через реку. Бенедикт помог подтащить лодку вверх по течению и, переложив мешок с сеном себе на плечи, оттолкнул ее от берега.

– От всей души спасибо тебе, удачной переправы и передавай от меня привет своим.

В предрассветных сумерках и сиянии луны лодку понесло по течению, но она пристала к берегу в нужном месте. А Бенедикт был снова один и на своей земле – в каком-то смысле это была уже его земля. Он вскарабкался по склону, открыл дверь хижины и поприветствовал Железяку. И тут в ночном покое, в одиночестве под неполной луной к нему вернулось ощущение Адвента, остатки звуков в воздухе, воспоминания о солнечном свете и аромате сена, надежда на лето. Наверное, в этом и заключался его особенный душевный мир и покой.

Железяка встретил своих товарищей довольным блеянием, встал, отряхнулся и был готов отправиться в путь. Он жался к Бенедикту, который смотрел, все ли у него хорошо, скромно понюхал в ответ, когда Лев протянул морду, а тот, удостоившись невиданной чести, с упоением вилял хвостом и вне себя от радости встал на задние лапы, поставив передние Железяке на спину, и тут же получил легкий бодок рогом – дружеское, но все-таки предупреждение. Но Лев даже не заметил.

Бенедикт был очень доволен Железякой – тот ел из мешка с умом и мерой. Теперь баран получил награду – хорошо перетрушенное сено в вычищенных яслях. Затем Бенедикт сполоснул ведро, принес воды из родника. После этого они все трое принялись за завтрак в тишине и покое. Близилось время испытаний.

Погасив огонь в печурке водой из ведра, обойдя хижину, проверив, все ли в порядке, все ли вещи на своих местах, и закрыв двери, Бенедикт спешно надел лыжи и взвалил на плечи мешок с сеном, тот был довольно тяжел. Обвязав рога Железяки веревкой, он накрыл ему спину и отправился в путь в лунном свете с бараном на привязи и псом, который бежал то впереди, то сзади. Было очень холодно, но при таком безветрии мороз почти не чувствуется. Троица шла, ничего не страшась. Так приятно идти в лунном свете меж заснеженных гор.

Бенедикт посмотрел на небо, звездное колесо повернулось на четверть, с тех пор как он высунул голову из двери дома на Леднике. Как же бежит время, следишь ты за ним или нет. С другой стороны, одно удовольствие быть попутчиком планет, не сворачивать с пути так же, как они всегда остаются на своей орбите. Было в этом что-то многообещающее, в лунном свете заснеженные горы казались невысокими и доступными, на черном небосклоне то и дело мерцали звезды, и их шествие напоминало торжественное стихотворение с богатыми рифмами и старинными оборотами. Оно, по сути, и было стихотворением. И, подобно стихотворению, его надлежало учить наизусть – нужно было каждый год отправляться в горы, дабы удостовериться, что все неизменно. А оно таким и было: чужое и недоступное – и в то же время знакомое и необходимое. Наконец Бенедикт обрел полный покой – уверенность вышла из глубин его разума, стала всеобъемлющей и безошибочной: вот он идет. Наконец-то он идет здесь.

Он чувствовал себя как человек, который уже почти утонул, но неожиданно высунул голову из воды и этим спасся. Этот воздух был его живительным родником, он вдыхал его в полном блаженстве. Здесь была его жизнь – вот так идти в одиночестве. И поскольку это стало его жизнью, он мог здесь встретить все, что угодно, встретить и принять. Его больше не терзали заботы. Только одна: что он не может себе представить, кто будет сюда ходить, когда его не станет. Но кто-то обязательно придет ему на смену.

Ведь по замыслу Творца, несчастные животные, которые бродят в горах, забытые пастухами, вряд ли будут предоставлены воле судеб, когда он, Бенедикт, покинет этот мир? Такое просто невозможно. Пусть овцы это всего лишь овцы, но они – существа из крови и плоти и наделены душой. Разве можно назвать бездушной тварью Железяку? Или Льва? Или Факси? Разве их невинность и доверие стоят меньше зыбкой человеческой веры? Бенедикт покачал головой. Кем бы ни был его преемник, он не может пожелать ему ничего лучшего, чем такие попутчики. Тот, у кого есть такие друзья, не одинок в этом мире. У кого-то есть что-то большее. Но есть ли у кого-нибудь что-то лучшее? Было бы неблагодарностью сетовать на свою судьбу. Но Бенедикт таким неблагодарным и ограниченным не был. Никакие Божьи твари на земле не могут сравниться с тремя его друзьями. И связь человека с животным в своем роде священна и неразрывна. Однажды придется принять решение: этому – пулю, тому – нож. Это – плата. В этом и заключается ответственность. Долг распоряжаться не только их жизнью, но и смертью, насколько позволяет ум и совесть. Таково наше бытие. И это больно. Насколько больно, может представить себе лишь тот, кто испытал. В определенном смысле все существа – жертвенные животные. И сама жизнь – не жертва ли, если она правильно прожита? И разве не в этом загадка? В том, что жизненная сила внутри нас и есть самоотречение. И в том, что жизнь, которая по сути своей не жертва, – неправедная и кончится пустотой?

Довольно об этом. Это все равно не объяснить. Несомненно другое – то, что они втроем идут здесь ночью в лунном свете среди молчаливых гор, у них есть цель, и они это знают, знают все трое. Скромная, но все-таки цель.

Когда рассвело, звезды побледнели и горы потеряли свои очертания в утренних сумерках. В каждом рассвете есть какое-то освобождение и одновременно беспощадность. С наступлением дня просыпаются ветры. Сначала это были лишь мягкие тихие дуновения с разных сторон, словно в полусне пробуждающие жизнь в рыхлом, свежевыпавшем снеге. Но вскоре ветры выбрали себе направление и начали кататься верх и вниз по склонам, как на санках, перевозя сугробы. И как только исчезли последние очертания, больше ничего не было видно, не разглядишь даже, где смыкаются седая от снега земля и седое от снега небо. Облака, еще недавно лежавшие у снежного горизонта, свернувшись клубком, поднялись в воздух. Наконец от бледнеющей синевы ночи осталось лишь светлое пятно прямо над головой. И неожиданно обернулось сильной метелью, которая неистовствовала вокруг Бенедикта и его спутников, почти полностью их поглотила, и, хотя они шли вперед, как ни в чем не бывало, они едва видели самих себя, не говоря уже друг о друге. Но они стойко держались вместе. Снегопад был невиданной силы, и ветер ему под стать. При ходьбе было трудно дышать, и Бенедикт несколько раз начинал задыхаться, держался изо всех сил за веревку, другой конец которой был привязан к рогам Железяки, и, как мог, пробирался вперед. Льву пришлось заботиться о себе самому, и он отлично справлялся. Так и шла троица, шаг за шагом, брела, пошатываясь под мощными порывами ветра.

Они шли по щиколотку в снегу. Бушевала метель. Подходил к концу день, в котором ничего не было видно, только едва заметный свет. Бенедикт направлялся к своей хижине, как он называл нору, углубление в земле, которое сверху закрывалось крышкой, что-то вроде могилы. Он вырыл ее двадцать семь лет назад примерно посередине этого пустынного горного пространства, решив его исследовать. Выбрал место не очень высоко, чтобы ветром не срывало крышку, и не очень низко, чтобы сверху не затекала вода.

Бенедикт был уверен, что идет в правильном направлении и скоро доберется до своей норы. Он только надеялся, что буря к вечеру стихнет. А иначе как ему найти свою нору? Но буря, похоже, на чаяния и увещевания Бенедикта не обращала никакого внимания. Удивительно, что ей хватило сил реветь целый день без перерыва и с такой силой, а ведь еще только самое начало зимы. Просвет между снежными вихрями становился все бледнее, и почти слился с ревущей снежной мглой. Метель не утихала, она стонала, выла, как великаны в борцовской схватке: это был поединок невидимых сверхъестественных сил. Безумная, ревущая великанская ночь.

И человек, бредущий в такую ночь, вдали от хоженых дорог и себе подобных, один, всецело предоставленный самому себе в этом диком краю; ему нужно быть начеку и не падать духом, не позволять страху, нерешительности или неистовству природы завладеть собой. На весы поставлены жизнь и смерть – кто из них перетянет? Здесь спасет лишь сила духа, непобедимая и непобежденная. Человек попросту отрицает опасность и идет вперед. Но просто это только для таких, как Бенедикт.

Во тьме он вдруг чуть не наткнулся на каменную глыбу, потом на другую. Пора снимать лыжи, а то они сломаются. Лучше их поберечь, иначе трудно придется.

Отвязав лыжи, Бенедикт стал изучать скалу, ощупывал ее, сначала в варежках, потом, для полной уверенности, голыми руками, так ощупывают животное, выставленное на продажу. Немного постоял, осматриваясь, принюхался, где север, а где юг. Ага! Вон тот камень ему, похоже, знаком. И шел он в ту сторону. Только немного проскочил мимо.

Пришлось возвращаться. Бенедикт взял нужное направление, прошел немного, потом резко остановился, повернулся направо, повернулся налево. От такой круговерти можно было потерять голову и заблудиться. Но ему повезло. В ночной тьме и неистовствующей буре он вдруг почувствовал что-то под ногами. Осторожно сделал несколько шагов, примерился, потыкал палкой снег. Вот она, его хижина, – наконец он дома.

Снова пошла в ход лопата, и вскоре он очистил от снега крышку, приподнял ее и залез внутрь – пес и баран за ним. Бенедикт с Железякой, скорее, соскользнули по земляным ступенькам, чем сошли ногами. Лев приветствовал шум, с которым они спустились, веселым лаем: гав-гав! Какое облегчение, что непогода осталась за дверью и можно наконец предаться скромным радостям жизни. Бенедикт устроился на мешке с сеном, измученный усталостью так, что потемнело в глазах, и радостно вздохнул. Железяка выказал свое удовольствие спокойным блеянием. Но когда баран стал отряхиваться и от этого в хижине началась маленькая буря, Лев не выдержал и негодования своего скрывать не стал, однако потом сам сделал то же самое.

На Бенедикте лежал груз ответственности, заботы не только о себе, но и о своих попутчиках. Он выудил из котомки огарок свечи, зажег его. Он с трудом узнавал те два существа, которые стояли перед ним в мерцающем свете, два сугроба со знакомыми глазами и ртами, да еще, конечно, рога Железяки. Бенедикт тотчас очистил приятелей от сосулек и снега, как только мог. Иначе, согревшись, баран и пес промокли бы насквозь. А завтра предстоит тяжелый день, хотя, конечно, с мокрыми шкурами их никто на улицу не погонит. Попонка Железяки, кстати, неплохо его защищает. Затем Бенедикт стряхнул снег с себя, вынул кусочки льда из волос, бороды и бровей. Потом зажег примус. Не так уж трудно ходить в горы, когда с собой можно взять разные удобные новомодные штучки, чтобы обогреться и сварить еду. Если спички намокнут, их можно засунуть за пазуху, под шерстяной свитер, и высушить на себе. Старое, проверенное средство. Теперь, когда примус горел, Бенедикт отодвинул крышку в безудержную метель и достал несколько комков снега. Пока они таяли в кастрюле, он проделывал это раз за разом, снова и снова, непрерывно хлопотал, снова задвигал крышку и заделывал щели, вот так.

Потом он угостил Железяку сеном и снегом, чтобы тот утолил жажду, пока не готово питье получше. Взял котомку, достал еду себе и Льву. Мясо промерзло, и даже от хлеба ныли зубы. Но скоро можно будет согреться кофе. Они со Львом разделили замерзшую еду, как положено хорошим друзьям, по-братски. Хотел бы Бенедикт увидеть человека, который живет по-королевски в своем дворце, гораздо лучше него защищен от бед этого мира, да еще чтобы он собирался спасти нескольких овец от голодной смерти и таким образом выполнить свой долг перед соседями, обществом и Вселенной.

– Ты должен знать, Лев, что сам папа римский живет не достойнее нас с тобой, и совесть у него не чище, – разъяснял он псу, который вилял хвостом и верил каждому слову хозяйской проповеди, тем более что за поучением следовало лакомство.

А Бенедикт сидел как господин с куском мяса в руке и, по мере того как мясо оттаивало, отрезал себе и Льву. И масла у них достаточно. Так что Льву не придется жевать сухой хлеб. Была среда, теперь уже вторая. Вот так вот.

Он шел сюда больше недели, а если точнее – прошло девять дней, с тех пор как он покинул Край, и семь из них питался своей едой. И по запасам это было заметно. Он, конечно, изо всех сил экономил, но все равно оставалось только семь не очень больших кусков мяса да хлеб, которого тоже могло быть побольше. Но что сделал Господь из пяти хлебов и двух рыб! Тысячи накормил. Помня об этом, человеку в его положении не подобает предаваться отчаянию. Ему-то нужно прокормить только себя и Льва. Но если без чудес: нужно экономить, предусмотрительность заповедями не запрещается; один кусок мяса в день – заруби себе на носу. Кроме того, у экономии есть свои преимущества: переедание не грозит, и вес сбросишь, будет легче ходить. А что это со светом? Примус сломался? Он подкачал воздуха, никакого толку, и что бы он ни делал – ничего не помогало. И керосина было достаточно. И что за колдовство и нечистая сила в его норе? Неужели поселились злые духи? И в это мгновение Бенедикт сидел уже в кромешной тьме.

Но это была не вполне обычная темнота. Совсем нет. От нее жгло глаза, она схватила за горло, казалось, вот-вот задушит. С другой стороны, она вроде была миролюбива, хотела заставить его лечь спать. И действительно, зачем ему варить кофе? И для чего ему свет этим вечером? Так что, может, это дружеская услуга? Бенедикт пытался найти выход, прийти в себя, прибегнуть к силе разума. Или это непогода все еще их преследует, хочет лишить жизни? Наверняка законопатила все щели. Собирается их задушить – всех троих. Но он же жив!..

Бенедикт поднялся, с усилием стряхнул сонливость, пошел и отодвинул крышку. Им уже овладели грезы, и он представлял, что увидит бездонное звездное небо, а там по-прежнему плясала метель, которая в один миг чуть не засыпала нору. Он снова задвинул крышку, но оставил щель, чтобы проходил воздух, но не снег.

Как можно было предположить, свет и огонь снова ожили, продолжали служить, как прежде. Вскоре был готов кофе. Его аромат наполнил хижину – благословенный кофе! Бенедикт пил его с благодарностью и почтением. Напившись вдоволь и позаботившись о воде для Железяки, он погасил свечу. Настала ночь. Силы постепенно покинули его уставшее тело. Тихими шагами подкрался сон, и унес его на своих милостивых руках.

И вот лежал Бенедикт в свой норе, закутавшись в шерстяное одеяло и положив под голову мешок с сеном. Рядом лежал Железяка, он спал по-своему и то и дело пережевывал жвачку в тишине и покое. Крепко прижавшись к ним обоим, свернулся калачиком Лев, блаженно поскуливая в ожидании заслуженного отдыха. Так лежали они все трое под землей, совсем невидимые, и их едва ли можно было счесть живыми. Но все же им еще предстоит проснуться для свершений, которые многие другие сочтут выше своих сил, для поступков, совершить которые могут лишь те, кто к этому готов. Может, не такие уж они немощные? Может быть, они – необходимые звенья какой-то цепи?.. А в небе над ними, как всегда, продолжают свое движение планеты.

Бенедикт спал как убитый под сенью бездонной ночи. Вдруг он мигом проснулся, словно по привычке, бодрый – выспавшийся и отдохнувший. Теперь нужно вырвать себя из цепких лап сна, пока сидящая в засаде усталость не навалилась вновь. Поэтому он вскочил, открыл крышку, служившую дверью, – яркий лунный свет. Значит, мир вернулся на круги своя. К счастью, он не проспал, если только не прошли сутки. «Поспешай медленно!»

Бенедикт разделил со Львом остатки вчерашнего мяса и порцию хлеба. Свою часть он проглотил, запивая горячим кофе. Железяка сегодня останется дома. Вчерашние хождения его не на шутку вымотали, и без особой нужды его лучше с собой не брать. Нет причины его беспокоить, пока не убедишься, что для него действительно есть работа. Бенедикт приготовил ему сена, воды и снежных комьев, посмотрел в щель рядом с крышкой. Лев внимательно наблюдал за его действиями, был явно ими недоволен, заглядывал хозяину в глаза, в сомнении поднимал переднюю лапу, скулил, пытался закрыть крышку. Но Бенедикт был настроен решительно и только потрепал его по спине. Наконец пес понял, что они даже не берут с собой еды. Потом они вместе вышли в лунную ночь.

Поскольку погода была тихая и ясная и вышли они рано, Бенедикт решил, что сегодня надо поискать овец в самых отдаленных местах, у края ледника, – это в лучшем случае пять часов туда и пять обратно. Они там почти никогда ничего не находили, но сходить надо обязательно, без этого домой возвращаться нельзя. Бенедикт быстро разошелся и ускорил шаг, тяжело поднимался по холмам и горкам, ветром летел вниз по склонам. «Горные дороги укрепляют ноги».

Хотя погода была хорошая, день не задался. Бенедикт не нашел ни одной овцы – живой. Но у края ледника, в небольшой узкой долине, почти засыпанной снегом, он наткнулся на нору (вернее, Лев ее нашел), – на лисью нору, в которой и лежала мертвая овца. Опоздали!

Находка произвела на Бенедикта тяжелое впечатление, и весь остаток дня он был мрачный. Для него это был плохой знак, явное предупреждение. Да еще в такой памятный год: в двадцать седьмой раз он пришел в горы, и самому ему два раза по двадцать семь лет. Да, юбилейный год, по крайней мере для него. И надо было такому случиться. Но неудачи преследуют его с самого начала – в этот раз. Здесь наверху было что-то не так, как всегда, хотя погода хорошая и дорога вполне сносная. Вокруг него в угрюмом молчании стояли горы. Что он им сделал? Разве он виноват, что задержался? Или это случилось из-за его передышки на Леднике? Но тогда это так мелочно. И как бы то ни было, его совесть чиста: он торопился, как мог, хотя препятствия возникали одно за другим. Так что если горы непременно хотят быть к нему холодными и враждебными – пусть, ничего не поделаешь. С этого момента он не намерен обращать на них никакого внимания и приходить будет только из-за овец. А поскольку овец не видно, и даже нет следов, то он, пожалуй, поспешит домой, стиснув зубы, с обидой на угрюмые вершины, к Железяке, к домашнему уюту в своей хижине, в своей яме, в своей норе.

Но когда он вернулся и спустился под землю, закрыв за собой крышку, ему было не до еды, не хотелось даже кофе. Ночью он спал мало и беспокойно. Это ведь не пустяк – рассориться со старыми друзьями, потерять последнее прибежище в одиноком мире. Но особенно бередило душу то, что, отправившись за живыми овцами, он нашел лишь мертвых.

На следующий день, в пятницу, встали рано и всей троицей отправились в путь. Дул северный ветер, снег мягко стелился по холмам, будто только и заботился о том, чтобы Бенедикту было легко идти на лыжах. Или он пускался в пляс, бешено кружась вокруг скал и больших камней, принимая их в свои холодные объятья. Но искать овец в такую погоду непросто: они убегают в укрытие, а их следы мгновенно засыпает снегом. Однако Бенедикт об этом не думал, он должен искать, пусть даже преданный горами и погодой. И это его рвение было вознаграждено: удача, оставившая его вчера, одумалась и отыскала его в метели. Ранним утром он нашел двух овец, позже днем третью, а на обратном пути еще двух, так что теперь их было пять. Искать овец в метели – всё равно что ловить рыбу в мутной воде, но эта рыбалка, по счастью, удалась. Потому что если знаешь особенности ландшафта и излюбленные места овец, и с тобой пес, истинный папа римский, то найдешь овец даже вслепую. Теперь его блуждания обрели смысл, всё шло в правильном направлении. Настроение улучшилось.

Но удержать этих заблудших овец – дело нешуточное. Бенедикту, Льву и Железяке пришлось изрядно потрудиться. Овцы сбились в неразлучные пары, которые сторонились друг друга и не переносили присутствия других существ. Они то разбредались в разные стороны, то не двигались с места, и тогда их приходилось подгонять громкими криками и собачьим лаем или просто-напросто перетаскивать через сугробы. Тяжелая работа. Теперь дело было за Железякой, и тот не подкачал. Он прибивался к овцам, внушал им, что тоже думает сбежать от собаки и человека, и брал на себя верховодство – разумеется, в нужном направлении. Иногда он сгонял овец вместе, и те так оживлялись, что бежали прямо за ним по пятам. Бенедикту и Льву оставалось только стараться в меру сил от них не отставать. Но потом вдруг овцы брались за свое и разбредались, и нужно было снова их собирать. Или Железяка застревал в сугробе и не мог выбраться собственными силами, а за ним и вся его свита. Тогда Бенедикт протаптывал в снегу тропинку, таща барана за рога, а Лев тем временем следил, чтобы свита не разбежалась. Случалось, что перетаскивать через сугробы приходилось всех шестерых. Это разогревало. Так прошел день.

В тот день и речи быть не могло, чтобы взять с собой Железяку в хижину, он должен был удерживать овец вместе, находить для них под снегом скудную траву и ушить разгребать снег, поддерживать в них стремление к самосохранению, чтобы им не захотелось снова убежать. Неделя подходила к концу. Отара расположилась где-то посередине между норой Бенедикта и горной хижиной, и поскольку без Железяки в норе было одиноко, а еще сегодня ожидался почтальон, который по пути на юг наверняка переночует в хижине, Бенедикт принял решение направиться туда. К тому же он сможет передать весточку с помощником почтальона, который потом вернется с лошадьми на север. Будет неприятно, если дома за него начнут беспокоиться.

Туда он теперь и шел, с утра до ночи, шел и шел. Пока не добрался до ночлега. Но он просчитался. У горной хижины были только лошади – самого почтальона, похоже, переправили через реку еще вечером, и его помощника тоже. Но ведь он должен вернуться завтра рано утром. Или, может, не утром, но точно завтра. Бенедикт решил его подождать, один день передохнуть, хотя из еды у него с собой был лишь небольшой кусок промерзшего мяса в кармане. Помощник почтальона наверняка угостит его чем-нибудь. А утром в воскресенье Бенедикт снова пойдет на запад – это будет третье воскресенье Адвента.

Но все сложилось иначе. От выходного дня Бенедикт отказался. Задолго до рассвета в субботу он снова отправился в горы, на поиски найденных и еще не найденных овец. Нельзя было так бросать на произвол судьбы Железяку. Но перед уходом он дал сена и воды почтовым лошадям, теперь конюх увидит, что Бенедикт приходил, и сможет сказать, что с ним все в порядке.

В предрассветных сумерках порывистый ветер превратился в бурю, разразилась непогода. Бенедикту снова не повезло: пустошь и неистовая метель, вечный, настоящий снежный буран, окружавший одинокого путника каменной стеной. Он постоянно пробирался сквозь снежную стену, но каким-то необъяснимым образом ему удавалось узнавать местность и не терять направления. Он нашел Железяку вместе с маленькой, но целой отарой, и они снова двинулись на север, почти против ветра, к обжитым местам, шли очень медленно, шаг за шагом, еле-еле. Снова приходилось месить ногами глубокий снег и перетаскивать через сугробы смертельно уставших овец. Один только Железяка следовал за ним добровольно и самостоятельно.

Вечерело. Борьба с безмозглыми овцами и безумной погодой вытянула из Бенедикта все жилы. А тут еще начало урчать в животе, голод грыз его изнутри. Он уже давно ничего не ел, да и до этого долго жил на скудном пайке. Он все-таки надеялся к вечеру добраться с овцами до своей норы, но погода и заснеженные тропы точно сговорились против него. Ему пришлось уступить, еще на одну ночь оставить овец с Железякой и пойти искать нору одному. Что толку переть на рожон, против непреодолимой силы.

До хижины, как он думал, идти было часа два. И вот он шел и шел, казалось, уже не менее двух часов, но никакой хижины, никакой норы, никакой ямы. Бенедикт был совершенно сбит с толку.

Вот такой враждебной человеку может быть земля, завести его в тупик, а он должен найти выход. Бенедикту это всегда удавалось. В том и состоит задача человека, возможно, единственная, – находить выход в безвыходном положении, не отчаиваться и, если потребуется, сопротивляться жалу смерти, пока оно не поразит сердце. Такова задача человека. А если ноги отказываются служить, человек должен смириться, но это не означает, что он сдался. Ногам нужен отдых, только и всего, – пусть отдохнут. Как приятно посидеть минутку. Удрученный, но не сломленный, Бенедикт воткнул свою палку в снег, наклонив ее на север, чтобы определить направление, когда снова встанет. После этого он бросился в сугроб за гребнем холма – и Лев тоже, – лежал там довольно долго, пока его хорошенько не засыпало снегом, затем встал на четвереньки, спиной сделал сводчатую крышу, поворачиваясь туда-сюда, утрамбовал снег по сторонам: здесь будет дом – вроде как жилище. Потом они со Львом сидели в этом снежном доме. А снаружи неистовой бурей свирепствовал мир.

Сначала Бенедикту было тепло в этом снежном убежище, и он даже позволял себе иногда вздремнуть. Но когда промерзшая одежда оттаяла и намокла, тепло испарилось, его пробрала дрожь. Однако прежде всего нужно было передохнуть, и он терпел. Изо всех сил старался расслабиться, но в то же время не заснуть. Ведь заснувший в сугробе голодный и измученный человек, скорее всего, больше не проснется живым.

Тут Бенедикт очнулся и стряхнул с себя дремоту, и в этот момент он вдруг отчетливо понял, что дальше так нельзя. Поэтому они стали разгребать снег, он и Лев, утоптали его вокруг себя на два или три локтя. Но где же его палка? Ее нигде не видно – поглотил снег. Бенедикт боролся с искушением снова залезть в яму, спрятаться в сугробе: ветер дул еще сильнее, и мороз наверняка был градусов тридцать, вместо двадцати в предыдущие дни. Однако нужно держаться. Если он сейчас сдастся, то потеряет не только сегодняшний день, но и все последующие. Ведь тогда на него наткнутся, лишь когда снег растает, если вообще когда-нибудь найдут. Ну нет, это укрытие от непогоды слишком дорого ему обойдется. Оставалась только одна надежда на спасение – найти свою нору. Иначе его ожидает участь многих овец здесь в округе, когда через год или два где-нибудь на горной пустоши случайно находят их обглоданные и отбеленные солнцем кости.

Искать Железяку и других овец он сегодня уже не мог. У него была другая задача. Он боролся за свою жизнь. Мороз пробирал через мокрую одежду, буря его будто душила, усы примерзли к губам. Он достал перочинный нож и отрезал их. Только так он мог избавиться этот этой ледяной корки. Как они со Львом добрались до норы, Бенедикт сам не понимал. Но только Лев вдруг неожиданно начал разгребать снег. Бенедикт встал на четвереньки и ползал, пока не нашел крышку, открыв ее, они спустились в нору, и были спасены. Бенедикт собирался первым делом зажечь сальную свечу и примус, но спички промокли и не загорались.

Бенедикт разложил их на своем обнаженном теле сушиться, а сам попытался пожевать остатки замерзшего мяса с хлебом и маслом, но во рту у него пересохло, он не мог глотать и снова провалился в сон. Наконец спички высохли. Бенедикт зажег свечу, потом стал кипятить воду на примусе. Что такое кофе, понимает лишь тот, кто пил его в норе под землей в тридцатиградусный мороз, посреди горной пустоши, по которой гуляет ураган. Теперь он мог даже высушить одежду.

Пока они со Львом ели, Бенедикт проверил свои запасы. Мясо на исходе, хлеба нет, но много масла, несколько кусков сахара, а последний кофе он допивает прямо сейчас. Невеселое положение. А завтра понедельник, послезавтра канун Рождества – сочельник.

Что еще рассказать о Бенедикте и его двадцать седьмом хождении на Адвент? Какие-то мелочи можно, конечно, опустить. Но нельзя оставить его в норе, покинутого Богом и людьми. Поэтому надо рассказать о том, что в понедельник у Бенедикта появилась надежда перейти Ледниковую реку на лыжах, раз выпало так много снега, и добраться до хутора у Ледника – ведь уже день святого Торлака [10] . Но, несмотря на сильный снегопад и крепкий мороз, река оказалась свободной от льда и снега.

Когда выяснилось, что из этой затеи ничего не выйдет, Бенедикт решил идти прямо на свой хутор, чтобы поспеть к Рождеству. Но он наткнулся на нескольких овец, которых никоим образом нельзя было оставить, по крайней мере, пока они не окажутся под опекой Железяки. Когда это удалось, силы его были на исходе, и он благодарил судьбу за то, что их хватило добраться до норы.

В сочельник у него почти весь день ушел на то, чтобы отвести Железяку и его отару в сторону долины, а вечером Бенедикт и Лев торжественно встретили Рождество в норе.

В первый день Рождества стояла тихая погода, но снег был очень плотным, и Бенедикту было трудно гнать овец. К вечеру разгулялся ветер, и они со Львом провели в норе еще одну ночь. Второй рождественский день был похож на первый. Но вечером этого дня, перед последним переходом, Бенедикт сдался. У него больше не было сил гнать овец, и он, оставив их на попечение Железяки, пошел вниз один: старый, измученный, ни на что не годный, как он был уверен.

Тем же вечером Бенедикт пришел в Край, где его встретили так, словно он воскрес из мертвых, но вместо ответа на радостные приветствия он спросил:

– А где мой тезка?

Оказалось, Бенедикт-младший ушел из дома, никому ничего не сказав.

– Вот как. А я хотел попросить его подняться со мной в горы, прямо сейчас, пока светит луна, – сказал Бенедикт-старший.

Увы, Бенедикта-младшего не было дома. Но наутро по Краю разнеслась весть, что он, взяв с собой нескольких молодых парней, отправился в горы. К вечеру они вернулись с отарой, а Железяке даже сделали башмаки, нацепив кожаные гамаши на копыта, изрезанные в кровь о наст. Это надо было видеть: во дворе Бенедикт-старший встретил Железяку и Бенедикта-младшего.

– Спасибо тебе, тезка, – только и смог сказать старший.

Пришли еще несколько бондов с соседних хуторов; они уже начали беспокоиться, что о Бенедикте-старшем ни слуху ни духу, и собирались в горы искать его и, конечно, местных парней, ушедших за ним. Бенедикт-младший стоял перед ними, с гордым видом и решительным взглядом.

– Спасибо тому, кто заслужил, – ответил он своему старшему тезке.

Так закончилось это необыкновенное рождественское путешествие, служение исполнено в меру сил и возможностей, и Бенедикт-старший снова вернулся к людям – до поры до времени.

ОБ АВТОРЕ И КНИГЕ

Гуннар Гуннарссон (1889–1975) – один из самых известных исландцев. Он был в числе самых читаемых писателей в Дании и Германии, четырежды его номинировали на Нобелевскую премию по литературе.

Уже в 17 лет Гуннар [11] публикует свои первые поэтические сборники «Весенние стихи» и «Память о матери» (мать рано умерла, что повлияло на жизнь и творчество автора). В 1907 г. уезжает учиться в Данию, окончательно решает стать писателем и писать по-датски, чтобы обрести большую читательскую аудиторию. Живет в Копенгагене, зарабатывает как писатель и публицист. В 1911 г. выходит его первая книга на датском языке – «Стихи».

Знаменитым Гуннара сделал первый роман – тетралогия «История рода из Борга» (1912–1914) – он был переведен на несколько языков и стал первым экранизированным произведением исландской литературы. Затем последовала серия из 12 исторических романов (лучшим считается «Черная чайка», 1929) и пятитомный автобиографический роман «Церковь на горе» (1923–1929). В разные годы выходят сборники новелл на датском и исландском языках, иллюстрированные переводы исландских саг. В 1939 г. писатель вернулся на родину и с 1948 г. стал переводить свои произведения на исландский язык. Гуннар Гуннарссон скончался 21 ноября 1975 г. в Рейкьявике.

В основе повести «Адвент» – реальные события: 10 декабря 1925 г. на северо-востоке Исландии группа мужчин отправилась в горы на поиски заблудившихся овец. Одним из героев был Бенедикт Сигурйонссон по прозвищу Горный Бенси. Все, кроме него, вернулись с овцами уже 13 декабря, но Бенси продолжал собирать овец и лошадей и объявился лишь на второй день Рождества, после снежной бури, когда соседи уже собрались его искать. Спустя шесть лет один исландский журнал напечатал статью об опасном путешествии Бенедикта; Гуннар прочитал ее и по заказу другого журнала изложил события в литературной форме, получилась новелла «Добрый пастух». Еще через пять лет немецкое издательство «Реклам» предложило Гуннару написать новую повесть. Так появилась книга «Адвент. Повесть о добром пастухе». Она была написана на датском языке, впервые опубликована в 1936 г. в переводе на немецкий, датское издание последовало в 1937 г. и, наконец, исландское – в 1939 г. Благодаря своему необычному сюжету и христианскому духу повесть стала чрезвычайно популярной. Она переведена на многие языки и до сих пор переиздается. Только в США тираж достиг 250 000 экземпляров. Для многих чтение «Адвента» стало доброй предрождественской традицией.