Ахиллес безропотно протянул мне свою больничную передачку. Я высыпал апельсины на диван, а пакет вернул телохранителю.

— У вас есть пустые бутылки? — осведомился я.

— Какие бутылки? — Макин недоумевающе поглядел на меня.

— Стеклянные, — пояснил я. — Штуки две или три. Если не найдете, возьмёте в боковом сейфе полные. Там есть джин или мартини, не помню. Код сейфа девятнадцать девяносто три, ручку повернуть дважды налево... Возьмете, выльете содержимое в раковину, тару уложите в пакет. И потом пройдитесь с этим пакетом по второму этажу, мимо залов для делегаций, мимо кабинетов референтов и пресс-службы. Постарайтесь, чтобы вас увидело человек десять. В том числе желательно пресс-секретарь... И не забудьте позвякивать бутылками.

— Но ведь они все подумают... — Лицо Ахиллеса стало сконфуженным.

Надо, чтобы это выражение продержалось у него еще минут двадцать, мысленно пожелал я. Актёр Макин никудышный, а тут все будет натурально: Самый Большой Начальник принимает на грудь, а смущённый телохранитель выносит пустую посуду. Картинка, не вызывающая подозрений.

— Они просто обязаны это подумать, — с нажимом проговорил я. — Пусть сплетничают. Зато по крайней мере день-два никто из них не станет обращаться к Президенту с вопросами. Наша задача — выиграть время...

На самом деле Президент давно держал норму, ограничиваясь парой рюмочек на официальных приемах. Но разнообразным кулуарным слухам я пока не препятствовал — на всякий пожарный случай. Вот случай и настал.

— Разрешите исполнять? — спросил Макин.

Слушая меня, он переводил растерянный взгляд с меня на дверь медпункта, с двери на пустой пакет в руках. Почти наверняка моя идея с бутылками ему совсем не нравилась. Мне — тоже, однако выбирать не приходится.

— Исполняйте, — скомандовал я. — Потом спрячете стеклотару обратно в сейф. Но утром придется повторить свой обход.

Ахиллес Макин неуклюже протопал обратно к лифту, а я остался один на один с коробочкой сотового телефона. Немного помедлил, потом набрал номер своей приемной.

— Ксения, это я, — произнес я, стараясь говорить обычным рабочим тоном. Секретарша была не в курсе. — Я задержусь. У нас тут с Президентом продолжается совещание, по выборам. Боюсь, это надолго. Кто-нибудь звонил?

— Из штаба, группа техобслуживания, — стала перечислять Ксения. — Сказали, что вертолет готов, пилот прибыл. Затем был телефакс из Лондона, насчет визита их наблюдателя по линии ОБСЕ... Да! Еще звонила Анна, искала отца. Я сказала ей, Болеслав Янович, что у него и у вас совещание и вы оба отключили мобильные телефоны... Правильно?

— Умница, — похвалил я секретаршу и отсоединился.

Сама того не зная, Ксения избавила меня на сегодня от гнуснейшей процедуры — от вранья Анне. Через день-два президентская дочь все равно узнает, но только пускай не сегодня. Сегодня и без того кошмарный, безумный день, и он еще не кончился... Угу. Вот наконец и Лёлик.

Министр финансов Гурвич вышел из лифта пружинистой походкой делового человека, который никогда не отдыхает, а лишь работает, работает и работает. Прямо зайчик из телерекламы с вечной батарейкой внутри.

— Лёлик, — с участием сказал я, — тебе необходимо отдохнуть. Ты ведь сердечник, да?

— Вообще-то нет, — осторожно возразил министр финансов. — Но если надо...

— Очень надо, до зарезу. — Я провел пальцем по горлу. — Ты меня очень обяжешь. И не одного меня...

Я указал тем же пальцем на потолок, хотя правильнее было бы ткнуть им на дверь медсанчасти.

— А что делать? — спросил погрустневший Гурвич. Он уже понял, что отвертеться будет трудно.

— Болеть.

— Долго?

— По воскресенье включительно.

— Я обещал своим в воскресенье на дачу... — пригорюнился министр финансов.

— Лёлик, — веско сказал я. — Мы с тобой не в классе, и это тебе не шуточки. Либо ты с комфортом поболеешь три дня, либо с понедельника в России начнется строительство коммунизма... Под руководством нового президента.

— Даже так? — вздрогнул Гурвич. Он наконец-то сообразил, почему я назначил ему свидание возле кремлевского медпункта.

— Именно так, — подтвердил я.

Дверь с красным крестом отворилась. Вышел Дамаев, уже в халате и постаревший сразу лет на десять. Он извлек из одного кармана пачку «Московских крепких» и стал сосредоточенно лупить по всем остальным карманам, разыскивая коробок. Это было похоже на самоистязание.

Я подал Дамаеву зажигалку. Добыв огонек, лейб-медик зажег сигарету. Молча смял, запалил другую.

— Дерьмо, — произнес он. — Дерьмо. Дерьмо.

— Очень плох? — тихо спросил я.

— Три шунта из шести... — Президентский кардиолог закашлялся. — Три из шести — к чертовой матери!.. Ах я старый безмозглый идиот! Дубина! Их надо было ставить все восемь! Я ведь должен был догадаться, что при его нагрузках... Советовал же мне Де-Грийе...