Ребе Александр слушал рассказ, ерзая на месте, сдвинув шляпу на затылок и раскрыв рот, — такого всепоглощающего интереса Франц не видел ни у одного человека старше семи лет. Ближе к концу повествования Раввин схватил себя за бороду и, немилосердно терзая ее, стал подскакивать на своем стуле. Когда же Франц закончил, ребе Александр взорвался.

Он поднялся во весь свой огромный рост и закричал:

— — Поздравляю! Браво! Бравис-с-симо! Гениально! — он перегнулся через стол и протянул Францу длинную, как лопата, руку. — Поздравляю!

Решив придерживаться осторожной выжидательной позиции, Франц молча пожал горящую огнем костлявую ладонь.

— — Поздравляю! Замечательная находка, великолепная тео… — Раввин всплеснул руками, рухнул в кресло и закрыл лицо ладонями. Сквозь сдавленные рыдания до Франца донеслось, — Никогда … никогда …

— — В чем дело? — Франц не ожидал столь резкого перехода.

— — Я никогда не смогу сочинить такую теорию. Никогда …

События принимали странный оборот. Неожиданно для самого себя Франц предложил:

— — Возьмите себе, если она вам так нравится.

Всхлипывания стали тише.

— — Берите-берите! — удивляясь себе, настаивал Франц, — Если мне понадобится, я еще одну сочиню.

Ребе Александр отнял руки от лица.

— — Н-не м-могу … — неуверено промямлил он, но было видно, что, на самом деле, он может.

И он смог.

После недолгих уговоров Францу был выдан стандартный (?) бланк «Отказа от авторства», где он формально отказался от всех прав на Теорию Одомашенного Человечества в пользу своего духовного пастыря р. Александра.

После подписания документа манеры духовного пастыря стали отсутствующими: Раввин рассеянно пожал Францу руку и разрешил ему идти. Оглянувшись на пороге кабинета, Франц увидал, как ребе Александр любовно укладывает его «Отказ от авторства» в толстую зеленую папку. С непонятно откуда взявшимся предчувствием, что с чудаком-Раввином он расстается навсегда, Франц вышел из Синагоги на улицу.

На этом, однако, его приключения не закончились.

Где-то на середине обратного пути около Франца притормозил полицейский на мотоцикле и предложил подвезти. Франц согласился … и на первом же повороте чуть не слетел на землю — водителем полицейский оказался отчаянным. Пролетев по воздуху метров пять, Франц каким-то чудом приземлился обратно в седло и до конца пути изо всех сил цеплялся за обтянутые кожанной курткой могучие плечи блюстителя порядка. У дверей Общежития блюститель круто осадил ревущую машину, подождал, пока Франц слезет и, не поворачивая головы, граммофонным голосом произнес: «До свидания.» А за секунду до того, как он умчался, потерявший способность удивляться Франц заметил мощные стальные болты, крепившие руки полицейского к рулю мотоцикла.

Можно было считать, что этот этап Лабиринта Франц прошел с наименьшими потерями и в кратчайшие сроки.

Общежитие встретило его угрюмой тишиной, ни в фойе, ни в столовой Тани он не нашел. Съев в одиночестве ланч, Франц поднялся к себе в комнату.

Делать и читать было нечего. Он включил телевизор — в наличии оказалось неимоверное множество каналов, по два-три из каждой страны мира. Посмотрев новости по CNN и убедившись, что ничего интересного с момента его смерти не произошло, Франц переключился на странный фильм о маньяке-убийце по кличке «Разрезатель Джон» — специалисте по уничтожению блондинок. Фильм оказался неожиданно коротким (около 30 минут) и на две трети состоял из сладострастного показа зверского изнасилования и кровавого убиения доброй воспитательницы детского сада. Под заключительные вопли разрезаемой на части блондинки-воспитательницы Франц узнал, что «… о новых приключениях Джонни зрители узнают в понедельник в это же самое время.» — фильм оказался очередным эпизодом сериала под названием «Черные дела одного парня».

С удивлением выключив телевизор, Франц лег на кровать. Хотя чему тут удивляться: если есть телесериалы со сквозным героем — сыщиком, то почему не может быть сериала со сквозным героем — убийцей?

Он стал думать о задаче, которой занимался в последнее время перед смертью. «Может, вместо того, чтобы мучиться с общим случаем, стоит посмотреть случай плавных потенциалов? — размышлял он, — Может, станет ясно, как динамика устроена в принципе? Или я это уже пробовал … пробовал … про-бо-вал … почему-то у меня тогда не получилось … не по-лу-чи-лось … по-че-му-то … Ага, вспомнил: рассеяние в этом случае экспоненциально слабое и забивается нелинейностью и дисперсией … а нелинейность и дисперсию, как нетрудно видеть, выбросить нельзя, … ну просто ни-как нель-зя … И что нужно делать, по-прежнему, непонятно … не-по-нят-но … Та-ак, а ежели попробовать, скажем, не плавные, а малые потенциалы … что тогда?… Малые …» — Франц рывком сел на кровати и дернулся за бумагой и карандашом, но, не найдя их на привычном месте, некоторое время недоуменно озирался вокруг.

«Ч-черт!» — выругался он в полный голос и рухнул обратно на кровать. Мысли его приняли другое направление.

«Интересно, что тут делают ученые, против которых следствие приостановлено? Университет же здесь, наверно, есть? Может, сходить, посмотреть, что там и как, глядишь, еще и работу найду на том свете (ха-ха-ха!) … Впрочем, вряд ли: у них здесь, небось, Ньютон с Эйлером на факультете математики работают — супротив них не потяну … А может, и потяну — они ж, когда помирали, глубокие старики были, маразматики, наверно, а я, так сказать, в самом соку … Или они себе здесь безвременно ушедших из жизни гениев насобирали? Таких, поди, немного наберется — ну, Галуа … а еще кто, так и не вспомню даже. Физики и математики, в отличие от поэтов, живут подолгу …»

Он заворочался на кровати и перевернулся на живот. Мешали жить ботинки — он их сбросил. «А, вообще-то, все это — чушь собачья: на том свете науки существовать не может; на том свете ответы на все вопросы, в том числе и научные, должны быть известны в принципе. Ведь недаром говорят: 'Бог знает'. Здесь голову самому ломать не нужно, здесь только спрашивай — а добрый дядя Бог тебе … хрясь … и ответы на все вопросы, ну просто на а-абсолютно все вопросы. И на те даже, которых ты не задавал … и не думал ты об этих вопросах вовсе … и не помышлял … и не …»