Вскоре кавалькада, проехав мимо мельницы, повернула на юг и, разбившись на маленькие группы, потянулась вдоль реки Итчен. Эмма оказалась рядом с Этельстаном, а позади нее ехали Уаймарк и Хью. Их она призвала с собой, так как хотела, чтобы ее сопровождал хоть кто-нибудь из ее нормандской свиты. Эдвард и Эдгар, чей буйный нрав сдерживали в рамках приличия двое наставников, ехали на некотором отдалении впереди, а хорошо вооруженные гвардейцы этелинга следовали позади на изрядной дистанции.

Пока они ехали, Эмма рассматривала молодого человека, скакавшего рядом с ней, в поисках сходства с его отцом. Волосы обоих были одного цвета — золотистые, как спелая пшеница; правда, у Этельстана, как и многих молодых англичан, они были грубо обстрижены на уровне уха, в отличие от отца, имевшего длинные холеные локоны. Также у обоих был широкий лоб, но на этом все сходство и заканчивалось. Темные брови, широкий нос и полные чувственные губы Этельстана совсем не напоминали более тонкие, словно высеченные острым резцом черты лица короля.

Эмма взглянула на его рот и попыталась припомнить, видела ли она когда-нибудь его улыбку. Предназначенную не ей, само собой разумеется. И она опять задалась вопросом: почему он сейчас едет рядом с ней?

— Я вам благодарна за вашу доброту, милорд, — сказала она. — Дворцовый парк, конечно же, очень красив, но мне давно хотелось побывать за городом.

— Моя матушка разбила этот парк, но она не ездила верхом, — отозвался Этельстан. — Она отличалась созерцательной натурой, и парка, видимо, ей вполне хватало.

Эмма подумала о том, как мало она знает о его матери. Первая жена короля, похоже, жила, как монахиня, если не считать такой мирской обязанности, как зачатие и вынашивание детей, коих она родила двенадцать душ. Своим существованием она, видимо, не оказывала никакого влияния на королевский двор. Была ли она в действительности довольна таким замкнутым существованием, или ее к этому принудил король? Такое Эмма могла легко себе представить. Впрочем, возможно, эта женщина и не знала иного образа жизни. Может быть, она воспитывалась в подобных тепличных условиях, и жизнь за пределами стен замка казалась ей пугающей и отталкивающей.

— Ваша мать родом с севера, насколько мне известно, — заговорила она, — и вы жили так какое-то время, не правда ли? Там не так, как здесь? Люди сильно отличаются?

— И страна, — ответил он, — и люди, даже язык сильно отличаются. Они говорят на причудливой смеси английского и датского языков, приправленной небольшим количеством норвежских слов. Природа там более суровая, чем здесь.

Он указал кивком головы на уходящие вдаль пологие зеленые холмы.

— Не такая благодатная. Там, на севере, есть скалистые горы с отвесными склонами, которые как будто прорвали землю, поднявшись из ее недр. К западу этой страны природа смягчается. Там находится озерный край — бог знает, сколько там водоемов. Они окружены зелеными долинами, и, когда сияет солнце, вода в них становится синей, как сапфир. В направлении восточного побережья, в окрестностях Йорвика, природа снова меняет свой облик. Этот край равнинный, но тоже не лишен своеобразной дикой красоты. Весной равнины превращаются в сплошной цветочный ковер.

Пораженная этим неожиданно поэтичным многословием человека, который до сих пор едва вообще с ней заговаривал, Эмма сказала:

— Ваше красноречие, милорд, пробудило во мне страстное желание воочию увидеть эти северные пейзажи. Возможно, когда-нибудь я туда попаду с королевской процессией.

Этельстан отрицательно покачал головой.

— Мой отец так далеко на север заезжал только один раз, и тогда за его спиной шла армия. Это опасные места. Народ там часто ропщет на власть Уэссекса. Наши твердыни, наша история — здесь, на юге.

Эмма вспомнила, что отец Эльгивы — элдормен северных земель. «Опасные места», — сказал Этельстан. Выросшие там мужчины и женщины, похоже, тоже опасны.

— А Эльгива северянка? — спросила она.

— Да, — сказал он не вполне уверенно. — И нет. Семейство Эльгивы владеет половиной Мерсии, бóльшая часть их земель находится перед границей с Нортумбрией. Это в тех краях, которые мы называем Мидлендс, но на самом их севере. Раньше, до того как Мерсию завоевал Уэссекс, там были собственные короли. Но то было в далеком прошлом. Правда, Эльгива часто забывает, что Мерсия уже не отдельное государство, а она не дочь короля.

«Или жена короля», — подумала Эмма. Но если род Эльгивы такой могущественный, то это отчасти объясняет, почему Этельред ее к себе приблизил.

— А какие они, жители Нортумбрии? — спросила она. — Тот народ, что на дальнем севере?

Этельстан помрачнел.

— Пятьдесят лет назад викинг по имени Эрик, прозванный Кровавой Секирой, правил Нортумбрией, которую называл королевством Йорвик. Его прогнали, но народ там до сих пор сохранил прочные связи с землями, лежащими по ту сторону Северного моря.

Он не смотрел на нее, устремив свой взгляд на дорогу прямо перед собой, отчего следующие его слова прозвучали как будто между делом:

— У вас также есть там связи, я полагаю, торговые и родственные.

Почувствовав за видимой небрежностью его замечания скрытую угрозу, Эмма решила ответить прямодушно.

— Предки моей матери приехали из Дании, — сказала она. — Но воспитана она была в Нормандии.

Они опасно приблизились к теме, касаться которой Эмма не желала. Она полагала, что причина недоверия короля к ней — в ее датском происхождении, а также в прибыльной торговле ее брата с викингами. Мог ли король посвятить в свои подозрения Этельстана? Если это так, то она только что дала им подтверждение своим живым интересом к северным землям. Она пожалела, что вообще заговорила об этом.