— Пойду червяков копать, вон с девчонками. Если хочешь — присоединяйся.

— Тоже придумал. Ты тут месяц, тебе за червяками как бы для разнообразия. Копай-ка, товарищ, без меня. Пойду лучше на песке поваляюсь. Но думать буду о тебе. А где, кстати, собачонка, как его, Бельчик?

— Ушел с мамой за ягодами, — ответили девочки.

Степан Ефимович окунулся в теплую воду, порадовался хорошему дну, но так как плавал он плохо, то вскоре развалился на берегу и стал действительно думать о Николае. Странные отношения связывали их. Знакомы они давно, еще по институту, учились на одном курсе, но близко не сходились. В этот город попали по распределению. Самый, пожалуй, тесный момент возник на третьем курсе. Николай, сильно возбужденный, зашел вечером к Степану Ефимовичу и обрадовался, что других ребят не было. Как сразу же понял Степан Ефимович, в Николае взыграл мальчишеский порыв. Ни с того ни с сего стал он говорить, что все люди братья, что живем один раз и надо беречь друг друга. А еще он сказал, что непостижимая тайна заключается уже в том, что мы неожиданно встретились на земле в случайное мгновение, но встретились все вместе. Надо, одним словом, объединяться. Монолог Николая можно было принять за протянутую на вечную дружбу руку.

У Степана Ефимовича болела голова, и только поэтому он остался дома в этот роскошный осенний вечер. А когда он послушал Николая — такая злость взяла… Тут места себе не находишь и еще выслушиваешь всякую ересь. Добро бы от близкого, а то — «на одном курсе и комнаты рядом».

— Против кого же ты хочешь объединяться, чучело, если все люди братья?

— Я символически. Дружить надо, делиться радостью и бедой.

— С кем делиться?

— Я с тобой, а ты со мной, — уже менее уверенно сказал Николай.

— Нет, подумать только, — Степан Ефимович сжал виски ладонями и подошел к окну. Из общежития мединститута — здание напротив — доносилась магнитофонная музыка, сквозь шторы было видно, как веселились там. Веселиться — не анатомию зубрить, и это добавило Степану Ефимовичу злости. — Нет, подумать только, а с чего ты взял, что меня должны трогать твои горести. Своих, что ли, мало? Какие-то вы все чокнутые, в жизни еще пальцем не пошевелили, а уже носитесь…

Уходить в такой момент нельзя, Николай сел на кровать.

— Постой, ты чего катишь, так это же понятно. Мы только готовимся что-то сделать.

— Раньше надо было готовиться, раньше, пока поперек лавки лежал. А то — ишь ты! — давайте объединяться. Давайте письма друг другу писать! А что? Правда, давайте письма писать!

— Ну зачем ты так? — оборвал его Николай. — Не клоун в цирке.

Он еще что-то говорил, но Степан Ефимович прослушал, потому что снова взглянул на общежитие медиков, а там в одном окне целовались. Степан Ефимович повернул вспыхнувшее лицо к Николаю. А тот сидел на кровати, и вид у него был взъерошенный.

— Эх, пацанье, пацанье… — сказал Степан Ефимович, никого конкретно не имея в виду, просто чтобы подавить глубокий вздох. А Николай взвился:

— Сам-то чего стоишь? Сам-то что сделал?

— Я-то? Да кое-что. Три года армия, и не где-нибудь в Сухуми, а на Кольском полуострове, и пять лет, в общей сложности, на тракторе. Ты землю пахал? Ты только в кино видел, как пашут землю. Я бы на твоем месте на учебу приналег, а то никакие объединения не помогут, вырастешь серым исполнителем. А этого добра у нас хватает.

— Ну, это еще посмотрим.

— А ты не сердись, все же мы братья. Так? И если уж очень хочешь, то давай дружить. Заходи ко мне чаще, в институт можем ездить вместе.

Степан Ефимович даже в голове не держал, что после такого разговора Николай может его вообще замечать. В молодые годы физически сильные люди считают себя среди других старшими. А Степан Ефимович ходил в секцию тяжелой атлетики, и крепче его не было на курсе человека.

Но он почувствовал, и очень скоро, как сжался Николай, ушел в себя, и в то же время у него появилась какая-то непонятная болезненная зависимость от Степана Ефимовича. С одной стороны, он заметно избегал его, но если все-таки сталкивались они — как будто бы даже заискивал, будто бы Степан Ефимович хранил важную тайну Николая.

До сих пор не может понять Степан Ефимович, почему для своего откровения Николай выбрал именно его. А что оно не состоялось, и тогда не переживал, а уж теперь-то — тем более. Жизнь всех расставила по своим местам, и вышло так, что сейчас Николай у него в подчинении, а не наоборот. И дальше расти будет, и в главк еще повысится, в Москву уедет, если семейные дела не повредят.

Солнце опустилось на край оврага; предвечерняя дымка стала плотней, появились слоистые кисейные облака. Степан Ефимович подивился, как быстро прошел день. И хотя он больше отлеживался в тени, грудь и бедра его покраснели.

Пора было двигать к общему очагу, где уже, наверное, потрескивает костерок и дым его отгоняет ранних комаров. Кстати, комарики появились, а он отвык от них за годы городской жизни.

И тут Степан Ефимович почувствовал, что он не один, повернул голову и встретился взглядом с Бельчиком. Собака стояла неподалеку, смотрела на него пристально да с такой строгостью, что Степан Ефимович тоже невольно подобрался. Он лежал, а она стояла и не казалась ему такой маленькой, как в первый раз. Обыкновенная — уши торчком, морда острая и три темные точки, как у белого медвежонка: нос и глаза.