Наивность товарищей удивляла Василия, и он посоветовался с женой:

— Может, им экскурсию организовать на телевидение? Пусть походят, посмотрят, а то так и умрут темными.

— Вечно ты встреваешь не в свои дела, — проворчала жена.

— Это уж точно, — согласился Василий. — Я всегда как шило в мешке. Иначе не могу — такой характер. Если хочешь знать, положение у меня сейчас очень сложное. Здесь тебе не телевидение, здесь демагогией заниматься некогда. Представь, какой народ вокруг — фронтовики, ветераны. Сами знают жизнь вдоль и поперек, а подходят поговорить, посоветоваться, будто к равному. Думаешь, запросто так зовут редактором?

— Ты на себя посмотри, редактор… Вымотался весь, аж больно смотреть. Тебе самому бы санаторий хлопотать… И вообще должна сказать: твои лишние полсотни скоро встанут поперек горла.

— Соображай, что говоришь.

— А вот посмотришь.

Когда Василий поостыл, то подумал: а что — со своей стороны жена, может быть, и права. Если ее глазами посмотреть на его теперешнюю жизнь и сравнить с прежней, можно и загрустить. Мало что изменилось для нее. Для жены он по-прежнему никчемный в домашнем плане человек: с детьми не гуляет, первым жизненным навыкам их не учит, кухонными делами не занимается. Правда, не стало трехдневных командировок, но зато и не стало сельских продуктов, которые он частенько привозил. А вот что сам начал почву нащупывать под ногами — жене не расскажешь, слишком длинно получится, нет ярких примеров. И этим ее не убедишь — что значит, когда за спиною в салоне сидят настоящие люди, монтажники. Именно о таких надо снимать кинофильмы, от ветров и солнца, от своих степных условий стали они словно каучуковые — никакие падения не страшны. Вот кто стоит на земле — только позавидовать. И пахнет в салоне настоящим крепким табаком.

И душа успокаивалась. И если прутья железной клетки не исчезли совсем, то сама клетка стала просторней, по крайней мере, так чувствовалось Василию. В отношении души и клетки смело можно привести такое сравнение: из однокомнатной квартиры переехал в двухкомнатную. А остальное все уладится. Не бывает так, чтобы сразу…

Однажды Василий проснулся среди ночи и неожиданно подумал: а ведь телевидение для него как родительский дом — что бы ни случилось, он примет всегда. Но было это в полусне: и утром он ни о чем таком не думал. Он жевал бутерброд и прикидывал текущие дела. По разным мелким признакам он мог заключить: на ближайшем отчетно-перевыборном собрании его введут в местный комитет.

Кто знает, но наверное, установилась бы у Василия ровная спокойная жизнь, пришло в норму дыхание на его марафоне, бежал бы себе не спеша, и все больше глядел бы под ноги, и все меньше глядел бы по сторонам. Нечего смотреть по сторонам: ничего там интересного нет, это не стометровочки, когда несешься вдоль трибун.

Все бы шло своим чередом по простым и мудрым законам жизни, если бы не судьба Афанасия Овчинникова.

Они встречались в гараже каждый день — Афанасий работал слесарем, достаточно примелькался Василию, и Василию было ясно как божий день, что никогда и нигде их тропинки не пересекутся. Отношений между ними не было никаких, даже деловых: не понадобились друг другу. Бывает же так! Правда, чувствовал Василий иногда, как Афанасий смотрит на него. Да мало ли кто смотрит на него…

Так вот! Дело случилось зимой, пал уже на землю постоянный снег, подкоптиться успел выхлопными газами на окраинах двора, где его не убирали. Сразу же три события совпали в один день: зарплата, квартальная премия и день рождения бригадира.

После смены поздравили юбиляра. Хорошо так получилось. И всегда молчаливый Афанасий вдруг разговорился, чем вызвал сперва удивление Василия, а потом грусть — вот здорово живем, считаем ближних немыми, слепыми, глухими. Как будто бы только сам все видишь и понимаешь. Афанасий же рассказывал, как весною был в колхозе, шефствовал целый месяц. Больше всего ему понравилось, как в первый день его прибытия правление отстучало ему на машинке справку: директору гостиницы. Подателю сего предоставить номер и чистое белье.

Директором оказалась тощая старуха, наверное, ни на что другое не годная, как только быть директором, гостиница — изба на отшибе. Замок висел, а ключей не было, поэтому директор прихватила с собой коменданта — дочку, сравнительно молодую еще, но таких габаритов, которые возможны лишь на свежем воздухе и натуральных крестьянских харчах. Все городские рядом с ней — жалкие заморыши. Дочка разбежалась да как саданула в дверь плечом, так не только запор — косяк вывернула. Отряхнула ладошку о ладошку и спросила наивным тоном:

— Кто бы, интересно знать, так дверь выломал?

— Тот, кто тебя не боится, — ответил Афанасий.

«Какой наблюдательный, — подумал Василий. — А в обычное время слова от него не услышишь».

— Умеете подмечать, — начал Василий. — И рассказываете интересно. Никогда бы не поверил, если бы сам не слышал. А то сколько работаю, всегда у вас выражение лица, будто лимон жуете. Я вначале думал — зубы. Но не могут же они болеть постоянно. Тогда стал думать, что у вас язва желудка.

Афанасий усмехнулся своей обычной кислой усмешкой:

— Не так уж много веселого в жизни. Все грустно вокруг. Все такие благополучные, прямо дрожат над своим благополучием. А чужая беда — не своя. Зачем сытому понимать голодного?

— Ну-у, — сказал Василий, — это не наша философия. Это пораженческая философия. Баранье! Его режут, а он и не рыпается.

— Хорошо, — спокойно возразил Афанасий. — Допустим, он рыпается, а что это меняет?

— Ну как что, — сказал Василий. Но его перебили, а в разговор неожиданно вклинился юбиляр. Он поднял руку, требуя внимания.