Виктор стал протирать очки и напряженно при этом раздумывать: чем бы порадовать Георгия, как бы разнообразить сегодняшний день? Чтобы памятным он остался для Жоры. Этот день или два должны быть как праздничный салют.

— А минералка у вас бывает? — не унимался Георгий.

— А я даже и не знаю, на минералку никогда внимания не обращал. А вот «Байкал» бывает. Хорошо тонизирует. Говорят, на элеутерококке.

— Можно и «Байкал».

— Тогда я быстренько в магазин, он прям в нашем доме.

Виктор остановился перед отделом «Соки — воды». Полная крашеная продавщица, сложив кренделем руки на груди, стояла у служебного входа. Стояла просто так. На ней был строгий, как у врача, халат и мужской галстук с брошкой-пауком. Виктор перевел взгляд на полки и ахнул: такого винного ассортимента он давно не видел. Особое впечатление произвела на него пузатая бутылочка, оплетенная разноцветными ремешками. Он сразу подумал, что ее можно носить через плечо, как фотоаппарат. Называлась она «Гамза». А «Байкала», конечно, не было. Но не беда, «Гамза» настолько красива, что с такой не стыдно предстать перед брательником. Предстать, раскачивая ее на ремешке.

— Хорошее вино «Гамза», — сказал Виктор продавщице тоном, приглашающим к разговору.

Продавщица обратила к нему полное скучающее лицо, губы ее образовали странную улыбку: внешне — посылающую привет, внутренне — куда подальше. Продавщица не унизилась до слов, и взгляд ее был такой, что Виктор почувствовал потребность сказать что-нибудь хорошее. На щеке у нее было родимое пятно, оно, например, весьма гармонировало с галстуком. Но Виктор сказал:

— И народа чего-то нет.

Продавщица молчала.

— А сколько она стоит?

И уста разверзлись:

— А какая разница?

— Как, то есть? — удивился Виктор.

— Так и то есть. Сколько?

— Это я вас спрашиваю — сколько.

— Сколько, говорю, времени? Виктор вскинул руку.

— Без пяти десять.

— А торгую с одиннадцати, так что катись покеда, — взгляд добавил: бестолочь.

— Ну, знаете!

— А что знаете? — продавщица быстрым движением перевернула галстук, получилась петля. — Я этого не хочу. Тем более из-за тебя.

Виктор отошел в сторону, сдерживая бешенство.

В дальнем конце зала раздался лязгающий металлический шум, который приближался: это рабочий катил пустую тележку, у которой вместо резиновых колес были подшипники. Тонкое бесстрастное лицо рабочего с высоким белым лбом показалось Виктору знакомым. Рабочий ответил на кивок Виктора, остановился, стал закуривать.

— Почему у вас продавщица такая грубая?

— Зинка, что ли, из винного? Зинка такая… Как сказал Сенека: «Сильнее всех — владеющий собой». Не дала, что ли?

— Нет, и отлаяла еще.

— Страхуется. Ты же в очках. Подумала, что обэхээсэсник. Нас сейчас трясут, как груши.

— И чего это раскурился в магазине? — спросила проходившая мимо женщина.

Высокий белый лоб тронулся тонкими сухими морщинками; ответ последовал такой:

— Не квакай, мамаша, а то волосы вылезут. Вы здесь как бы на прогулке, а человек работает. — И к Виктору: — Ну что ж, гони пятерку, как говорили древние греки, «о тэмпора, о морес», о времена, о нравы. Выручу.

— Да нет, ладно, возьму вон сигарет в газетном киоске.

— Как знаешь, мое дело предложить, твое — отказаться.

Он выпустил клуб дыма и, словно паровозик, покатил тележку дальше, постукивая на стыках плит.

Георгий был уже одет, выбрит, стоял у кухонной плиты и смотрел на носик чайника, караулил, когда повалит пар. Рассказ он выслушал спокойно.

— Жизнь, Витек, трясет и утрамбовывает, это тебе не стишки писать.

— Трясет, — согласился Виктор. — Только не надо о стихах. Поэзия — грозное оружие. Я об этой Зинке еще напишу.

— Твои стихи Зинке знаешь… Это первое, а второе — если Зинка хамит, значит, можно хамить. Копай глубже.

— Хамить никому не можно.

— Пацан ты еще, Витек, — сказал Георгий; по всему чувствовалось: хотел-таки позлить брата. — В твои-то годы уже должна быть другая схема: ты снимаешь телефонную трубку, и через двадцать минут к тебе затаскивают ящик нарзана да еще извиняются за беспокойство.

Виктор посмотрел на брата, как на морское чудище, и вдруг понял, дошло до него — Георгий не меньше Виктора уязвлен событиями в магазине. Да! Унизили. А близким друзьям Виктор не устает проповедовать: пора уважать себя на всю катушку. Если не сам себя, то кто же… А что выходит на самом деле? Редактор распоряжается как собственностью; как мальчика гоняет партком; по разным пустякам теребит постройком; заставляют управляющему то речи писать, то доклады, хотя есть ставка референта. Ставка-то есть, да взяли на нее какого-то своего человека, и тот занимается неизвестно чем.