Обо всем этом гениально сказано в таинственном стихотворении Иосифа Бродского «Представление». Мне кажется, что именно в нем в абсолютно точной форме выражено это самое всеединство, единство единого, противоположного, антагонистического, хаотического, кристаллического, высокого, низкого, общего, личного, жизни, смерти, земли, неба. Это и есть «Русская идея».

Вот и получается, что последние пятьсот лет — то есть исторически всегда! – мы прожили с одной «Русской идеей». Она принимала различные конфигурации, являлась в новых одеждах, прятала свое лицо за иноземными масками. Но ее дыхание всегда было ощутимо. И потому любой поиск «Русской идеи» обречен. Мы не только ее имеем, но и живем по ней. Мы ее постоянно реализуем. И как только рушится очередная реализация, принимаемся за это дело заново. Мы удивительно последовательны в этом. Русская история есть осуществление «Русской идеи». Более того, русская история есть осуществленная «Русская идея». В той степени, в которой идеи вообще могут воплощаться.

А если кому не нравится такая «Русская идея», пусть себе подыщет другой народ, другую историю, другой (если хотите) климат. Здесь уже случилось так…

Теперь-то мне ясно, что в молодости я ничего не понял в «Русской идее». Думал, что это «надстройка», а она оказалась «базисом». Искал ее на небе, за «горизонтом», в прошлом, а она была под ногами и в настоящем (впрочем, и в прошлом, которое в России всегда и настоящее и будущее; и наоборот, будущее и настоящее — прошлое и т. п.). «Русской идее» можно вполне адресовать Ахматовское:

«Русскую идею» нельзя сочинить, придумать, навязать. Она уже есть. Это то, что осуществилось, это — констатация и константа. Она предельна, не предполагает развития, закрыта. Воплощена. «Четвертому Риму» не быть, коммунизм — финал истории. В уваровской триаде все три элемента всегда были и всегда будут. Все социальное пронизано духом, а духовное — социально. Во всем господство «МЫ-мировосприятия» и сверхиндивидуального. Цель одна и едина — спасение всех в этой «социальной Троице», являющейся земным воплощением Троицы небесной, Божественной.

«Русская идея» не предполагает развития, социального времени, не знает свободы и необходимости. Она «данность-в-Боге», а не движение к нему. Не следование за Христом (это ключевое западное Nachfolge), а пребывание в Нем. И пребывание-в-коммунизме (он всегда близок, как в девятнадцатом году, по слову Михаила Кульчицкого), а не долгий путь к нему. Каждое «нынешнее» поколение «советских людей» живет при нем или в нем. И спасается (от всего того, что не входит в «Русскую идею», интенционально противостоит ей, или — противобежит).

В этом отличие «Русской идеи» от европейской — «Свобода. Равенство. Братство», и от American dream — «Дом. Семья. Машина». Европейская и американская триады предполагают развитие, т. е. социальное время, они в процессе осуществления, но — никогда — не осуществлены полностью. Они открыты, динамичны (не статичны, как наша), их адрес — личность, индивид, человек. А у нас — некая коллективность, соборность, «МЫ» (немецкий исследователь В. Пфайлер пишет: «Это унаследованное от Византии представление об универсалистском иерархизированном порядке, в рамках которого индивид включен в коллективные структуры; сами же структуры являются частью Божественного Космического Порядка»).

«Русская идея» всегда есть отрицание «современной жизни». Каждой «современной жизни» в любую эпоху. Она — домодерн и постмодерн. «Русская идея» и модерн не совместимы. Здесь царствует вечность — вечность-в-прошлом или вечность-в-будущем (или обе вместе, одновременно). Эти вечности и образуют русское «настоящее». Помните «Степь» Петра Андреевича Вяземского: «Бесконечная Россия / Словно вечность на земле! / Тонут время и пространство / В необъятности твоей»? «Необъятность», кстати, у князя означает не только (и не столько) «географию», но — некое метафизическое состояние, в котором исчезают основные бытийственные характеристики — «время» и «пространство». Причем в этой «необъятности», «бесконечности», «вечности на земле», во всей этой метафизике вполне метафизический климат: «Пыль метет метелью знойной, / Вьюгой огненной золы». Каково?! И Вяземский отвечает, «каково» здесь человеку: «Пусто все, однообразно, / Словно замер жизни дух; / Мысль и чувство дремлют праздно, / Голодают взор и слух». Но Петр Андреевич не был бы истинным русским поэтом (мыслителем), если бы не заключил: «Грустно! Но ты грусти этой / Не порочь и не злословь: / От нее в душе согретой / Свято теплится любовь».

Это стихотворение и есть «Русская идея».

Повторю: этой «Идее» нечего делать в Современности. Они говорят на разных языках и представляют разные, несовпадающие миры. Оттого русский, несущий в своей груди «Русскую идею», — «лишний человек». У себя, в России, — «пыль метет метелью знойной, вьюгой огненной золы». Попробуй-ка, выживи! Попробуй-ка, пойми умом! (Вместе с тем какие претензии? Ведь «Русская идея» об отдельно взятом индивиде ничего не говорит. Не подразумевает даже.) Остается — свято любить. Но и в Современности русский — «лишний человек» (а на Руси если человек, то неизбежно — «лишний» — чужой. Его «Русская идея» не вписывается в modern world каждой, повторю, эпохи).