Те, кто думает, что автоматы в этом здании не прослушиваются, могут, конечно, так думать, но у меня свое мнение. Вот почему, когда Вульф поднял трубку и я сообщил ему, откуда звоню, мы повели разговор в безопасном ключе. Я доложил о встрече со Стеббинзом и сказал, что Стеббинз и ребята из окружной прокуратуры, как обычно, считают, будто я скрываю информацию, которую обязан им сообщить, что, как он прекрасно знает, чистый бред. Он ответил, что знает о моей встрече со Стеббинзом, что миссис Йигер ему позвонила, он попросил ее приехать к нему, и они обсудили положение. Он спросил, стоит ли Фрицу держать на огне тушеные почки, я ответил – не стоит, сижу на диете. В конце концов меня отпустили без четверти час; когда я вернулся, огни в доме были потушены, и на столе у меня не было записки.

Потребив должное количество хлеба, осетрины и сыра и узнав из «Таймс», что окружной прокурор надеется в ближайшем будущем сообщить об успешном расследовании убийства Йигера, я с трудом дотащился до моей комнаты на третьем этаже. Зубному врачу я еще много лет тому назад поклялся, что буду чистить зубы на ночь, но тут нарушил клятву.

Поскольку я справился со всеми заданиями, записки у себя на столе не обнаружил и крепко недоспал, я не стал включать говорящий будильник; продрав утром глаза, я увидел, что будильник показывает 9:38. Вульф, должно быть, уже позавтракал и поднялся в оранжерею. Я мог бы позволить себе поваляться в постели еще десять минут, но терпеть не могу мыкаться с утра в неизвестности, поэтому собрал волю в кулак и поднялся. В 10:17 я вошел в кухню, поздоровался с Фрицем и налил апельсинового сока. В 10:56 допил вторую чашку кофе, сказал Фрицу спасибо за ветчину и омлет с абрикосами и отправился в кабинет разбирать почту. Прогудел лифт, вошел Вульф, поздоровался, проследовал к своему письменному столу и осведомился, нет ли чего от Хьюитта по поводу Lycaste delicatissima. В своем репертуаре. Пусть он знал, что они не упрятали меня под замок как особо важного свидетеля, раз я был перед ним, и что у меня не было для него ничего срочного, иначе я бы не стал тянуть до одиннадцати, все равно мог хотя бы поинтересоваться, сколько меня продержали. Продолжая вскрывать конверты, я ответил, что от Хьюитта ничего нет.

– Сколько тебя продержали? – спросил он.

– Всего три часа после звонка. Пришел домой в начале второго.

– Верно, пришлось нелегко.

– Местами. Я отказался подписывать протокол.

– Правильно сделал. Приемлемо. Миссис Йигер рассказала мне, как ты сымпровизировал перед Стеббинзом. На нее произвело впечатление. Приемлемо.

Два «приемлемо» подряд – небывалое дело.

– Да что там, – сказал я, – всего лишь мои обычные осмотрительность и здравый смысл. А не то пришлось бы его пристрелить. – Я подал ему почту: – Какие будут задания?

– Никаких. Мы выжидаем.

Нажав на кнопку, он дал два звонка, долгий и короткий, чтобы принесли пиво, и занялся почтой. Через минуту явился Фриц с бутылкой и стаканом. Я зевнул и приготовил блокнот. Предстояла диктовка писем. Зазвонил телефон. Лон Коэн желал узнать, приятно ли я скоротал вечер в окружной прокуратуре и как это меня выпустили под залог посреди ночи. Я ему объяснил, что при умышленном убийстве под залог не выпускают, так что я выпрыгнул в окно и теперь числюсь в бегах. Когда я повесил трубку, Вульф приготовился диктовать; но только я взялся за блокнот, как телефон зазвонил снова: Саул Пензер хотел поговорить с Вульфом. Вульф не подал мне знака отключиться, поэтому я стал слушать.

– Доброе утро, Саул.

– Доброе утро, сэр. Я его нашел. Верняк!

– В самом деле?

– Да, сэр. Маленькая мастерская на Семьдесят седьмой улице рядом с Первой авеню. Номер триста шестьдесят два по Восточной Семьдесят седьмой. Звать Артур Уэнгер. – Саул повторил по буквам. – Он узнал его по фотографии, говорит, что не ошибается. Дня точно не помнит, то ли во вторник, то ли в среду на прошлой неделе, а приходил утром. Я звоню из будки за углом.

– Приемлемо. Доставь его сюда как можно скорее.

– Он не согласится, он там один. Десяти долларов, вероятно, хватит, но вы знаете, чем это пахнет. Его спросят, не давали ли ему денег.

– Не спросят, а если спросят, так, значит, я уже пошел ко дну. Дай десять долларов, двадцать, пятьдесят, сколько понадобится. Когда сможешь его привезти?

– Через полчаса.

– Приемлемо. Я буду ждать.

Мы положили трубки. Вульф поднял взгляд на часы и приказал:

– Свяжись с мистером Эйкеном.

Я позвонил в «Континентальные пластмассы». Мистер Эйкен находился на совещании, и его нельзя было беспокоить. Это мне заявил не только вежливый женский голос, но и мужской, обладатель которого явно считал, что и его беспокоить не следовало. Самое большое, чего я добился, – в течение пятнадцати минут мистеру Эйкену согласились передать сообщение. Я сделал его покороче: «Позвоните Ниро Вульфу по срочному делу». Через девять минут зазвонил телефон, и вежливый женский голос попросил соединить с мистером Вульфом. Такого я не поощряю даже с президентами, поэтому я предложил ей соединить меня с мистером Эйкеном, и она не стала спорить. Через минуту он взял трубку, и я просигналил Вульфу.

– Мистер Эйкен? Ниро Вульф. Я хочу отчитаться. Весьма срочно. Не по телефону. Вы сможете подъехать с мисс Маги к четверти первого?

– Нет. Мне неудобно. Разве нельзя отложить до второй половины дня?

– Откладывать не следует. Иной раз приходится приносить удобства в жертву необходимости. Промедление было бы губительно.

– Черт возьми, я… – Пауза. – Говорите, с мисс Маги?

– Да. Требуется ее присутствие.

– Не знаю. – Пауза. – Хорошо. Приедем.

Вульф положил трубку и прочистил горло.

– Бери блокнот. Арчи. Нет, не письмо – проект документа. Не для отправки.

На стене кабинета, как войти – справа, висит небольшая картина с изображением водопада, 14 на 17 дюймов. Ее центр приходится на дюйм ниже уровня моего взгляда, но во мне почти шесть футов роста. Картину сделали по заказу. В стене ниши, что в самом конце прихожей, имеется деревянная ставенка на петлях. Откройте ее – и увидите ту же картину сзади, но только сквозь нее вы увидите наш кабинет. В двадцать минут первого сквозь картину смотрел мистер Артур Уэнгер, проживающий в доме 362 по Восточной Семьдесят седьмой улице, худой мужчина старше пятидесяти с большими ушами и скудной шевелюрой. Саул Пензер доставил его чуть скорее, чем в обещанные полчаса. Ближе всего в кабинете к его точке обзора находились кресло, обитое красной кожей, и сидящий в кресле Бенедикт Эйкен.