Первым счастливого заключения об окружающем состоянии бытия достиг неувядающий наш меланхолический циник Мелево. «Если у меня болит зад, потому что в нем застряла минная заноза, – рассуждал он методом логического вымысла, – то, следовательно, я не есть труп, ибо разве могут рогатые разгильдяи в аду, специализирующиеся на тонких психологических терзаниях, додуматься до того, чтобы запихать в геморроидально-астральную плоть, в самую ее беззащитную мякоть, да еще на такую чувствительную глубину, здоровенную чужеродную деталь реактивного фугаса? Естественно, не могут. Значит, я, черт бы меня подрал со всей моей болезненной анальной философией, жив».

Вторым сориентировался во времени и пространстве неуязвимый наш фаворит судьбы, храбрый и непобедимый лесничий. Скатившись с сокровища канцелярской империи, на котором он контактно разлегся нескромным броненосным покрытием, Елпидифор испустил на своем посеревшем лице удовлетворенное приветливое излучение, как будто, можно было подумать, вытворил он с девицей то, о чем и подумать было нельзя.

– Н-да, вот это меня пробрало – прямо от начала и до самого кончика! О господи, неужели человеческий организм способен выдерживать такие волнующие колебания?

Помятая Архицель после взрывных работ также пребывала в двояком пикантном утомлении. В самом низу туловища, где на ней самоотверженным заслоном скабрезно распластался обходительный Елпидифор, остались оголенными филейные мускулы породистой красавицы. А чуть повыше, где ее подвенечное декольте было прикрыто обширной охотничьей грудью и где из-под платья выпирали зияющие своей откровенностью широкоформатные девические подробности, на ярко-белой материи обрисовались отчетливые дактилоскопические следы от дегтярных пальцев Елпидифора. То есть, другими словами, чем эта сладкая парочка занималась в момент беспросветного погрома и от чего пышнотелая девчонка так исступленно вопила под своим защитником, кроме них двоих, никому, даже Господу нашему царю-батюшке, неизвестно, так как из-за кромешного дыма и гари Отцу-создателю в той скоротечной военной кампании ничего не было видно, поэтому о деталях пребывания Елпидифора и Архицели предоставляю судить извращенному читательскому воображению.

Больше всех от посадки огнестрельного улья пострадала непредупрежденная сторона. Блудливых Чоховских сильфид, прячущих под стулом свое адюльтерное богатство, прямым попаданием вакуумной гранаты разнесло вместе с укрытием на мелкие физические составляющие. А с ведьмой и богом, единственными, кто перед артподготовкой оставались полностью открытыми для всестороннего прострела, произошли хоть и небольшие, но все же неприятные перемены. Само собой, не пользуйся бессмертные вражьи морды своей божественной неуязвимостью, разлететься бы и им вмиг на прозрачные соединения химических отбросов, но так как их эфирная аура была все же пропитана бесконечным сакраментальным иммунитетом, то и степень их повреждений носила, в основном, косметический характер.

Женщине Ягине в этом плане повезло чуть побольше. С противной чернокнижницы после первого же разрыва слетела вся припаянная к скелету лако-красочная макияжная смесь, и взорам участников драматургической коллизии открылось безобразнейшее естество полуразрушенной, вечнозеленой от плесени, кожевенной чародейской изнанки. Отталкивающее создание, с которого стекали на дно кратера силиконовые чудеса пластической хирургии, обделенно лупало сожженными ресницами по сторонам, ожидая покаянных объяснений свершившемуся факту покушения на ее нетленность.

На бога же смерти Чоха вообще без валидола взглянуть было нельзя. После ураганного артиллерийского фейерверка из опрятной и пленительной фигуры он претворился в какую-то печальную пародию на недолепленного колобка: голова у него теперь не на привычном шейном суставе ворочалась, а высовывалась откуда-то из-под пупка, ноги росли на месте рук, а руки – на месте ног, и, кроме того, из района подбородка ответвилось для осязательной функции диковинное мясистое приспособление в виде хобота, завершающееся на конце сумчато-хватательным влагалищем. Что поделать, видимо, такой Чох прихватил себе рецидив от болезни, приобретенной в давней дискуссии с Пыхтуном. Чуть какая взрывоопасная инфекция – сразу то ноги коленками прирастают к лопаткам, то выскакивают на морде различные достижения биологической эволюции. Как тут не позавидовать и не подивиться пусть и прокопченному, но целехонькому Елпидифору, что разлегся в абсолютной близости от закругленных тяжестей Архицели, возбужденным плечом прикасаясь к ее буферной интимности и напряжением сустава разыскивая в колышущейся мякоти ответную восприимчивую чуткость.

– Ну, все, – завизжал тут Чох, переживая выдающуюся ярость, – достал ты меня своей экзальтированностью, пушной снайпер! Сейчас я из тебя собственноручно крендель всмятку слеплю! Вот только разберусь, где у меня здесь какие концы присобачены…

– Да уж ты не торопись, – отряхивая с локтей паленую пыль, поднялся на ноги с неузнаваемой земли Елпидифор, – как бы впопыхах не возникло наличие лишних деталей.

Чох покряхтел маленько над своими членами, покувыркался зигзагами, почертыхался и с глухим позвоночным треском разогнулся-таки из неудобного положения органов, возвратившись в человечье подобие.

– Ох, и надоел ты мне, собачий командир! – пожаловался на Елпидифора раздраженный Чох. – Ох, и умеешь же ты раскалять добела таких, как я, спокойных покладистых богов! Все, давай с тобой визави силою оружия измеряться, – вызывающе предложил лесничему коварный поднебесный бабник. – Если ты меня один раз подряд в нокдаун али куда подальше пошлешь, то отдам я тебе мою невесту относительно невинною женщиной, отстану от вас обоих, а также закрою глаза на все твои бессовестные попытки закрепить планку долгожительности на рекордно недостижимой отметке. Если же нет, то это будет твой последний, но решительный бой.