Проводятся шестидневки на закрытых треках, ставших в полном смысле слова современными велоцирками. Десять-двадцать тысяч зрителей присутствуют в таком зале на главных заездах, проводящихся в вечерние часы. Такой распорядок превращает гонку как бы в безантрактный киносеанс с показом двух-трёх первоклассных фильмов, перемежающихся удивительно посредственными лентами.

Правда, в последние годы, в связи с тем что зрителей ночью и особенно в ранние утренние часы практически нет, многие устроители стали прерывать гонку, считая совершенно формальным признаком её цикличный характер. В эти немногие часы покоя гонщики отдыхают в небольших, без крыш фанерных кабинах, установленных прямо в центре велодрома и напоминающих хибары в густонаселённых районах Шанхая.

В отличие от гонки многодневной шоссейной, шестидневка ещё более ярко выраженное коммерческое предприятие. Стоимость билетов резко возрастает в зависимости от имён, привлечённых в гонку, а также от суммы призов, разыгрываемых на каждом отрезке времени. Призы также носят рекламный характер. Скажем, некий господин Икс учреждает приз в сто фунтов стерлингов тому, кто первым пересечёт условную линию в 23.00. Радио через каждые пять-шесть минут, нагнетая атмосферу ажиотажа и подогревая тотализаторные страсти, объявляет списки призов. Гонщики, до этого вяло катившиеся круг за кругом в сигаретном дыму, под звон ножей и вилок — ресторан работает здесь же, иногда на трибунах, иногда прямо в центре велодрома, — начинают спуртовать. И ради таких минут живёт шестидневка.

Звёзды, украшающие гонку, получают фантастические гонорары. Остальные призы нередко, согласно предварительной договорённости между спортсменами, делятся, подобно обычным чаевым. Такая политика призов — по сути дела, ничем не прикрытый обман — даже имеет своё терминологическое понятие: «голубые поезда». Гонщики — участники таких «голубых поездов» проигрывают друг другу согласно договорённости. Сначала ты мне, потом я тебе. И всё это делается на высоком артистическом и спортивном уровне. Даже специалистам трудно предположить обман. Лишь скандалы, время от времени взрывающие шестидневки, когда кто-нибудь из «голубых» нарушил джентльменское соглашение и отказался делить призовые, позволяют общественности узнать о подпольной сделке, не имеющей к спорту никакого отношения. Существуют специальные амплуа промоутеров, которые делают огромные деньги только на том, что организуют шестидневные гонки.

Несмотря на всю специфику шестидневки и её явные отличия от гонки шоссейной, между ними немало общего. И главное, это люди, сидящие в сёдлах велосипедов и продающие свою мышечную и умственную энергию за деньги. Кто же они, звёзды империи колёс?

Он лежал на массажном столе, будто покойник — вытянув руки, закрыв глаза и почти не дыша, — не хотелось вдыхать запах вонючей растирки. Запах раздражал. Он назойливо лез в нос. Запах мешал вновь и вновь наслаждаться пережитым там, за дверью массажной, всего лишь полчаса назад. Когда он понял, что победил… А понял это он в то самое мгновение, как только втроём — не разобрал даже, кто его соперники, — они вырвались на последнюю прямую. И весь бульвар, усыпанный неистовствующими зрителями, словно сошёл с ума, исходя в зверином рёве. Его всегда интересовало: что хотят сумасшедшие зеваки от гонщиков в эту последнюю минуту? Скорости? Но её уже невозможно прибавить. Финишные секунды воплощают в себе долгие часы надсадной работы на перекалённом от солнца шоссе, они решают всё… И чтобы тяжкий труд не пошёл прахом, каждый из рвущихся к финишу выкладывается до конца. Как это было с ними в этот раз…

Они, не сговариваясь, рванулись по прямой, к придуманной ничтожными людьми условной линии, означающей конец всем мучениям. Они рванулись вперёд. Но это лишь казалось зрителям. На самом деле они теряли скорость, сгорая от напряжения. И задача каждого заключалась в том, чтобы сгореть чуть-чуть позже. Продлить горение. Хотя бы ещё на полсекунды… Они не увеличивали скорость на финише. Они просто старались потерять её как можно позже.

Так втроём они и проскочили финишную линию. И, быть может, ещё никто, даже самый быстрый судья — фотофиниш, не успел определить победителя, а Стив уже знал, что победил. Для этого ему не нужен фотофиниш: вся прожитая Стивом жизнь заменяла его. Рано похоронить отца. С восьми лет работать в мясной лавке, с утра до позднего вечера развозя по адресатам тяжёлые корзины с заказами. Надо было отказывать себе во всём, чтобы купить сначала плохонькую веломашину и перебрать её до последнего винтика собственными руками. Потом скопить деньги на велотуфли. Потом — на трусы с подкладкой из настоящей замшевой кожи, такой ласковой, такой успокаивающей после сотни-другой километров, пройденных в седле… Потом надо было отказаться от семейного счастья и отложить женитьбу до лучших времён, когда будет и слава, и деньги, и дом: родительскую хибару он продал, чтобы уехать тренироваться в Швейцарию.

Он долго жил в дешёвых отелях, с комнатами на четверых, из которых один обязательно храпел так, что остальные не могли заснуть. И он принимал по две таблетки снотворного. Первую — чтобы не слышать мучительной боли в уставшем теле, от которой рождается хроническая бессонница, и вторую — чтобы не слышать храпа соседа. Он питался иногда лишь тем, что собирал в старом саду — оставшимися после уборки подгнившими фруктами. Или забирался в дальние убранные виноградники и бродил там среди зелёных кустов, освобождённых от ягод, и искал оставшиеся грозди. Он находил их, запрятанных, подобно диким грибам, в самые укромные закутки виноградных кустов. Небольшие, покрытые матовой пыльцой грозди из нескольких крупных, словно наполненных сахаром, перезревших ягод. А потом снова в седло…

И всё это ради сегодняшнего дня. Ради того мгновения, когда он, ещё не успев перевалить через заветную линию, уже поднял руки в исступлённом приветствии самому себе. А они, смешные зрители, думали, что это он благодарит их за овации, которыми они встретили гонщиков на бульваре!

Потом его стащили с машины. И долго мяли десятки жёстких, незнакомых рук. «Мисс Шоколад» поднесла ему огромную шоколадную плитку, и он поспешил, не глядя, передать её кому-то, ибо держать в руках не было сил. Всю жизнь ему дарили то, что было не нужно, всю жизнь он не мог заработать того, что хотел.

Его интересовала она, круглая бляха, с бесстыдной ленью развалившаяся на бордовом бархате. Потом она перешла из коробки в руки мэра. А потом приятной тяжестью повисла у него на шее. Кто-то что-то говорил в его честь. Он же исподволь потирал её своими заскорузлыми, скрюченными от долгого держания за руль пальцами и не чувствовал металла. Он и не обратил внимание, что сунул торжественному мэру для приветственного пожатия свою руку в мокрой от пота и грязной от дождя, липкой перчатке. Потом, как загнанный зверь, ходил кругами в толпе репортёров и, наверное, глупо улыбался. Впрочем, от него большего ничего и не требовалось. На все вопросы бойко отвечал менажер, сияя своей безотказной ослепительной улыбкой и остроумием поднаторевшего на частых выступлениях комика.