«Вот это уже хорошо», — успела подумать я и не замедлила воспользоваться приглашением.

Мария Романовна выглядела гораздо хуже, чем в прошлую нашу встречу. Ее волосы были растрепаны, в руках у нее дымилась сигарета, и по ее виду было заметно, что она выпила.

— Вы не думайте, что я… В общем, тут с Антоном такое горе! — начала она сбивчиво говорить.

Когда она открыла дверь, от истерики уже не осталось следа. Это была просто находящаяся в замешательстве, можно сказать, даже в шоке, женщина.

— Ну что, что у вас случилось? В какую больницу попал Антон?

Тетка всплеснула руками и нервно затушила сигарету в пепельнице. Мы к тому времени уже прошли в гостиную.

— Понимаете, он вышел погулять, уже ближе к вечеру, вчера… А пришел весь сам не свой, огрызался, отказался есть и разбил у меня вазу. Знаете, ваза для меня была так дорога, ей уже тридцать лет, это как бы наша семейная реликвия…

Я понимающе кивнула.

— Ну, и я наорала на него, отшлепала даже, и тут — звонок по телефону… Спросили Антона. Я еще удивилась — кто это его может спрашивать? Позвала. А он, выслушав то, что ему сказали, матерно выругался и разбил телефонную трубку. Тут уже нервы мои совсем не выдержали, и я его отлупила как следует.

Мария Романовна тяжело вздохнула и закурила следующую сигарету.

— А что потом? — спросила я.

— А потом он долго плакал у себя в комнате, затем вроде бы заснул… Сегодня утром я к нему подхожу, а у него глаза такие страшные, безумные, и все лицо в крови. Я его спрашиваю, что случилось, а он как закричит: «Уйди отсюда!» — а потом все матом да матом! Я страшно испугалась. И лицом о стену начал биться. Я тогда и поняла, почему у него лицо окровавленное. Я не знала, что мне делать, тут соседка пришла и, узнав, в чем дело, посоветовала позвонить «03». Я еще думала, стоит или нет, но Антошка выбежал из комнаты, схватил нож и стал за соседкой гоняться, говорил, что убьет всех и посуду всю переколотит. В общем, соседка завизжала, тут муж ее прибежал, Антона схватил, руки ему заломил, а соседка-то «неотложку» и вызвала. Приехали, надели на него смирительную рубашку и увезли.

Воцарилась пауза.

— Это у него все от суда этого, от Сережки, будь он неладен! Они ведь с ним постоянно вместе были, а Сережка — я от воспитателей наслушалась, что это был за тип. У него и мать — алкоголичка ненормальная, и отец тоже хорош гусь…

— Ну, у всех, кто в детском доме, с родителями непорядок, вы сами знаете, — развела руками я.

— Да, да, — торопливо согласилась со мной Мария Романовна. — Да… И я теперь не знаю, что делать. Идти в больницу? Но Антошка, когда его увозили, так матом меня обложил и заорал, что если я приду, то он меня там прямо на месте и убьет!

— Это он сгоряча, — попыталась я ее успокоить. — Все они такие… Психика порушена, в детдоме им было несладко… Вы лучше скажите, а кто-нибудь до этого Антону звонил по телефону?

Мария Романовна недоуменно покачала головой.

— Да вроде бы нет, — ответила она. — Я ведь его не так давно к себе взяла, я вам рассказывала. Сережка звонил несколько раз, но это когда он жив был. А новых друзей у него и не было. В школе он как бирюк, пока привыкает к новой обстановке… Во дворе? Да я его лишний раз стараюсь на улицу не выпускать, меня Аделаида предупреждала, что чем меньше, тем лучше. Вот обвыкнется, тогда можно.

— И все же, кто ему звонил? Мужской голос?

— Нет, — покачала головой Мария Романовна. — Детский голос, такой, как у подростков… Может, чуть постарше, чем сам Антошка.

— Но это было первый раз? Этот голос раньше вы не слышали? — продолжала допытываться я.

Мария Романовна помолчала, а потом замотала головой:

— Нет, нет, раньше не слышала его.

— Понятно… А во дворе, говорите, Антон друзей себе не заимел?

— Вроде бы нет. Разве что вот с Каринкой-армянкой из второго подъезда они несколько раз разговаривали. Девчонка красивая и разбитная такая… А Антошка ее заинтересовал, потому что он из детдома.

Я записала адрес этой самой Каринки-армянки, еще раз постаралась успокоить Марию Романовну, посоветовала ей сходить в больницу и распрощалась. Спускаясь по лестнице, я в очередной раз констатировала, что кости мои не ошибаются никогда. Возможно, я на пути к разгадке тайны смерти Сережи Губанова. Впрочем, может быть, я разгадала бы ее и в свое первое посещение этой квартиры, но тогда мне помешала Мария Романовна. И как знать, если бы она не помешала тогда, не было бы ни вчерашней истерики Антона, ни последовавшей за этим психушки? Но это были лишь мои предположения, которые только предстояло проверить.

Белые стены… Белый потолок. Все белое. Только кровь — красная.

Мне страшно. Зачем я ввязался в это дело? Зачем? Зачем?!!

Антон хотел было снова удариться головой о стену, но сил уже не было, и он безвольно повалился обратно на кровать, тихо постанывая. Было плохо, жутко плохо. Наверное, так же плохо, как когда он узнал, что умерла мама… Даже, пожалуй, еще хуже.

«Это все Сережка, — думал он, — вот уж кто не боялся никогда. И все твердил: «Ничего страшного, ничего страшного!» Вот и лежит теперь в могиле. А я где лежу?»