— Значит, в тот вечер на «КМ»… вы неплохо провели время…

— Просто замечательно! У меня, правда, все еще болят икры… но я два часа практически не выпускал ее из рук… Представляешь, она пахнет капучино!

Все просто и ясно, без терзаний и мук. Ансельмо почувствовал легкий укол зависти.

— А у тебя как? Что Грета?

— Все замечательно. В этом-то и проблема.

Другой проблемой был Гвидо, молча работавший за спиной Ансельмо.

— Что не так? — не понял Шагалыч, когда друг попытался напомнить ему о присутствии отца кивками головы.

Гвидо видел его маневры, но сделал вид, что ничего не заметил.

— Вы поцеловались? — спросил Шагалыч, и выражение лица у него было точь-в-точь как у кролика, нарисованного на его футболке.

— Говорю тебе, у нас все замечательно, — отрезал Ансельмо.

Руки Гвидо замерли, лоб прорезала вертикальная морщина, он даже подался вперед, чтобы лучше слышать продолжение разговора.

— Здорово! Давайте куда-нибудь съездим вчетвером! Может, в Остию? Я дам тебе футболку с артишоком. Давай, будет весело!

Шагалыч разошелся не на шутку. Ансельмо еще раз попытался урезонить его красноречивыми взглядами.

— А что? Нет, если тебе не нравится артишок, можешь надеть ту, что с грибами. Но, по-моему, рядом с Гретой артишок будет смотреться лучше.

— А по-моему, ты спешил домой. Я провожу тебя, — резко перебил его Ансельмо.

Шагалыч с радостью согласился, по-прежнему не понимая, что он сделал не так и что творится с его другом.

— Что с тобой? — спросил он, едва они попрощались с Гвидо и завернули за угол.

— Сам не знаю. Все так изменилось…

— Не понял.

— С тех пор как появилась Грета, все изменилось.

— И ты не рад?

— Нет… не в этом дело…

— Но она тебе нравится?

— Очень.

— А ты ей?

— Мне кажется, да. Да.

— Тогда в чем проблема? Не понимаю.

Как он мог понять? Он очень многого не знал. У Ансельмо было столько секретов, которые он не мог ему раскрыть… Он и себе-то порой не мог объяснить, что происходит.

— Ты и не можешь понять, у тебя нет представления о целостной картине, — процитировал Ансельмо.

— В таких вещах целостная картина не имеет значения, друг мой, — ответил Шагалыч, похлопывая Ансельмо по плечу.

— Неужели?

— Именно так.

— А что же тогда имеет значение?

— Она.

Лежа на коврике рядом с мамой, Эмма смотрела, как между ступнями мелькают неоновые лампочки, утопленные в потолке спортивного зала. Она сжимала коленями мягкий пластиковый шар и слушала голос инструктора, объяснявшего, что с ним делать.

— Сожмите мяч коленями, поднимите корпус, упритесь ступнями в пол и поверните туловище вправо. Теперь влево. Вправо…

При каждом повороте в одну сторону — улыбка матери, при каждом повороте в другую — собственное отражение в большом зеркале.

— Вытяните руки в стороны и продолжайте повороты: вправо, влево. Вправо…

Мама — зеркало. Марта Килдэр — Эмма Килдэр. На обоих лицах гладкий лоб, сжатые губы, отсутствующее выражение, застывший взгляд.

— Возьмите гантели и вытяните руки вперед. И пошли: вправо, влево…

— Улыбайся, darling, — прошептала Килдэр-старшая, не размыкая растянутых в улыбке губ, — это помогает дыханию.

— Не забывайте дышать, — подтвердил голос инструктора.

— Слышала? — натянутая улыбка и подмигивание.

— Вправо, влево…

Зеркало — мама. Зеркало — мама. И пылающие огнем мышцы живота.

— Вы чувствуете, как тепло разливается по мышцам…

Довольный вздох мамы — искаженное улыбкой лицо в зеркале.

— Тепло нарастает и наполняет мышцы кислородом…

Мышцы сводит от боли. Боль распространяется по телу, неизвестные мускулы начинают подавать первые сигналы своего присутствия.

— Истинное наслаждение для нашей сердечно-сосудистой системы.

Невыносимая мука. Мышцы начинают стенать и молить о пощаде.

— Думайте о вашем животе, в конце курса он будет точеный, как у мраморной статуи.

Эмма повернулась к маме в надежде поймать ободряющий взгляд и увидела, как та сосредоточенно изучает свой пупок. Осоловелые глаза, застывшие на чреве, уже мысленно преображенном в плоский мраморный живот прекрасной статуи. Все женщины в зале смотрели на свой пупок и словно видели один и тот же сон.