Когда мы пришли на бал, на нас были мантии инициации, которыми мы очень гордились. В огромном фойе, отделанном мрамором, слуга назвал имя каждого из нас так, как будто бы мы были членами королевской семьи, мы с важным видом прошли в залы и смешались с остальными гостями. Разумеется, никто не обращал на нас абсолютно никакого внимания. По сути дела, мы были теми, кто должен был придать происходящему определенную солидность. Декорациями, проще говоря.

Разные важные люди просачивались сквозь нас с идеальной вежливостью. Там была старая леди Шаудирра, которая обсуждала дипломатические назначения в Балморе с герцогом Римфарлина. Орочий военачальник развлекал хихикающую принцессу рассказами о насилии и грабежах. Три магистра Гильдии волновались о проклятии Даггерфолла в обществе трех болезненно тощих старых дев. Здесь анализировались интриги имперского и прочих королевских дворов, что-то вежливо высмеивалось, вызывало недовольство, смаковалось, забывалось, оценивалось, прощалось, давались советы, низвергались чьи-то кумиры. Никто не смотрел в нашу сторону, даже когда мы стояли совсем рядом. Как будто бы мои навыки в области иллюзий сделали нас всех невидимыми.

Я взял бокал и прошел с ним на террасу. Лун, казалось, стало в два раза больше, они одинаково ярко светили в небе и в огромном пруду, который протянулся в саду. Белые мраморные статуи стояли около пруда, на них падал отраженный свет, и они горели в ночи как факелы. Это зрелище было таким необычным, почти потусторонним, что я долго, заворожено смотрел на него, и странные тени фигур редгардов обретали свою жизнь в камне. Наша хозяйка недавно переехала сюда, так что некоторые скульптуры все еще были накрыты белыми полотнищами, которые трепетали на ветру. Я не знаю, как долго я стоял там, прежде, чем понял, что я не один.

Она была такой маленькой и темной, причем не только кожа, но и одежда, что я чуть не принял ее за тень. Когда она повернулась ко мне, я увидел, что она очень красива и молода, ей было не больше семнадцати лет.

— Вы наша хозяйка? — спросил я наконец.

— Да, — она улыбнулась и покраснела. — Но, надо признать, к моему стыду, у меня это получается очень плохо. Мне, наверное, следовало бы быть внутри вместе с моими новыми соседями, но мне кажется, мы с ними слишком разные.

— Мне дали понять с предельной ясностью, что им бы очень хотелось, чтобы у нас с ними не было вообще ничего общего, — я рассмеялся. — Когда я буду не просто инициатом в Гильдии магов, может быть, они и станут воспринимать меня, как равного.

— Я пока что не понимаю концепции равенства в Сиродиле, — она нахмурилась. — Как мне кажется, вы с ними на одном уровне, но это мое воспитание. Мои родители были великими воинами, и я надеюсь стать такой же, как они.

Она перевела взгляд на статуи.

— Эти скульптуры изображают ваших родителей?

— Это мой отец Париом, — сказала она, указывая на скульптуру, которая изображала массивного мужчину, бесстыдно обнаженного, он держал за горло другого воина и, кажется, собирался отрубить ему голову. Это было очень реалистичное изображение. Лицо Париома было простым, даже немного уродливым, низкий лоб, на голове копна спутанных волос, на щеках щетина. Была даже маленькая дырка между зубами, которую не сделал бы ни один скульптор, если бы не собирался придать своему творению максимальное сходство с оригиналом, то есть, со всеми плюсами и минусами.

— А это ваша мать? — спросил я, показав на стоящую рядом статую гордой, коренастой женщины в мантилье и шарфе, которая держала на руках ребенка.

— О нет, она рассмеялась. — Это старая нянюшка моего дяди. Статуя мамы еще закрыта.

Не знаю, что вынудило меня настоять на том, чтобы открыть статую, на которую она показала. Может быть, судьба, а, может, просто эгоистичное желание продолжить разговор. Я боялся, что, если не дать ей повода, она решит, что должна вернуться к гостям, и я снова останусь в одиночестве. Сначала она колебалась. Она еще не решила, не пострадают ли статуи от влажного, временами холодного климата Сиродила. Может быть, все скульптуры надо накрыть. Скорее всего, она тоже пыталась поддержать разговор, и думала, как и я, что если мы будем стоять на одном месте, нам очень скоро придется возвращаться на бал.

Через несколько минут мы все-таки сняли полотнище со статуи матери Бетаники. Именно тогда моя жизнь изменилась полностью и бесповоротно.

Это был дикий дух самой природы, кричащий в схватке с бесформенной чудовищной фигурой из черного мрамора. Ее прекрасные длинные пальцы царапали морду существа. Когти монстра вцепились ей в правую грудь, как будто бы лаская, но результатом этой ласки была смертельная рана. Их ноги переплелись в борьбе, которая напоминала какой-то странный танец. Я чувствовал себя уничтоженным. Эта гибкая, но грозная женщина была прекрасна вне всех стандартов и канонов. Кто бы ни сделал эту статую, он смог показать не только лицо и тело этой богини, но также ее силу и волю. Скульптура была одновременно трагической и ликующей. Я сразу же неотвратимо влюбился в эту женщину.

Я даже не заметил, как к нам подошел Гелин, один из моих сокурсников, который решил уйти с праздника. Судя по всему, я прошептал слово "великолепна", потому что услышал, как Бетаники ответила откуда-то издалека (так мне показалось):

— Да, она великолепна. Поэтому я и опасаюсь, оставлять ее на растерзание стихиям.

Потом я услышал голос Гелина, его я услышал четко, он был похож на воду, бьющуюся о камни:

— Да хранит меня Мара. Это, должно быть, Палла.

— Так вы слышали о моей матери? — спросила Бетаники, поворачиваясь к нему.

— Я родом из Вэйреста, это практически на границе с Хаммерфеллом. Не думаю, что в наших краях есть хоть один человек, который не слышал бы о вашей матери и о великом героизме, который она проявила, освобождая нашу землю от этой ужасной твари. Она погибла в сражении, так ведь?

— Да, — грустно сказала девушка. — Но она забрала чудовище с собой.

И несколько мгновений мы все молчали. Я не помню других событий этой ночи. Кажется, я получил приглашение на обед на следующий день, но мой разум и мое сердце были полностью и навсегда отданы этой статуе. Я вернулся в Гильдию, но и во сне меня лихорадило, я не так и не смог отдохнуть. Казалось, что все вокруг меня растворяется в белом свете, все, кроме одной прекрасной и пугающей женщины — Паллы.