– - Обязательно отнимут, -- согласно кивнул Джакузя.

– - Обратно вернешься, -- произнес Эдвард, -- земля ведь круглая. Шарообразная. От себя не убежишь.

– - Ну да. Оно так, -- неожиданно согласился Какаш.

Теймураз смотрел недоверчиво. Кажется, сомневался в шарообразности земли. Щетина на его лице с полудня заметно отросла. Пир получался невеселым, вопреки традициям луддитов, и недавнее выступление веселого музыкального автомата не помогло.

– - Правильно человек говорит, -- произнес давно мрачнеющий Джакузя и кивнул на Теймураза. – Не жаловаться надо! Наше луддитское дело – дело делать! Себе руками помогать, как в народной песне поется. Что вы хотите, раньше мы под игом были, а теперь вот постепенно встаем на дрожащие ножки! В колею входим. А власть эта правильная, крепкая рука народу нужна...

– - Крепкая нога, -- невесело ухмыльнулся Какаш.

– - Вот именно... А будет еще лучше, будет совсем хорошо. Светлое будущее через двадцать лет объявили. Девятнадцать лет всего осталось...

– - Слушай, скажу! – перебил его Теймураз. – Мы совсем хорошо жить стали! Лучше всех, лучше всякого Зарубежа. Работы много. Я вот в прошлом году на пяти заводах поработал. И сейчас на демонтажном заводе плазморезчиком. Смена через день. Памятники режем, бронзовые, чугунные, алюминиевые, всякие. Разбираем остатки мрачного прошлого, так у нас замполит в цехе говорит. Сегодня выходной...

– - И ты скорей на природу, -- насмешливо заметил Эдвард.

– - И здесь хабар, шмот себе добываю. Совсем хорошо себя чувствую. А знаешь, как мои родичи у себя плохо живут!? Простого хлеба не видели никогда. Молоко из овец сосут и этим спасаются. Совсем нищие, совсем дикие стали, просто удивляюсь! Даже не хочется у них появляться. А дети какие растут! Еще хуже их овец и баранов. В последний раз в виртуалке там был, а племянник мне Теймураз-пидарас говорит. Это сопляк говорит! Как живут, как живут!..

Шум с потолка внезапно стал громче. Теперь на нем миллионеры бежали по льду Невы, бросая оружие. За ними бежали и скакали ладожско-онежские ополченцы. Били врагов в спины копьями, острогами и трезубцами. На льду оставались черные трупы. Одна группа миллионеров как будто бы оторвалась от погони, ушла в сторону. Но вот над их головами на бреющем полете понеслись гравитопланы восставших. Дымные лучи лазеров сверху давили и резали лед между бегущими.

Внизу продолжался стандартный луддистский разговор:

– - Смотри, как много железа на них, -- говорил Джакузя. – Сколько его на дно ушло! На этом месте наши ребята ни один раз шарили. Магнитами и вдоль берега, и в воде. Только нету нигде миллионерского железа. Пусто! Вот чего не понимаю.

– - И не поймешь, -- скептически заметил Какаш. – Ничего вы не поймете и не найдете. Дураки потому что.

– - Какаш один в кино понимает, -- с трудом произнес внезапно и больше всех опьяневший Теймураз. – Он до Возрождения актером был, каким-то балеруном. – Скорчил нелепую рожу, пытаясь иронически ухмыльнуться.

– - Не балеруном, а балетным критиком, - хмуро возразил Какаш. – Искусствоведом. Только нету сейчас ни балета, ни искусства.

– - Вы сегодня доприкалываетесь у меня! – прикрикнула трактирщица, которая давно и с неудовольствием следила за ними. – Точно, в ПИП вас сдам.

– - Наверное, выбрали все из Невы, ничего не оставили, -- сказал Эдвард. – Надо будет у жены спросить. Она у меня в этом самом ПИПе служит. В передвижном историческом пункте, то есть. Вице-архивариус уже. Так, глядишь, и во второй класс выбьется. И я вместе с ней второклассником стану.

– - Она тоже в крепости людей бьет и языки режет? – язвительно спросил Какаш. – Дома хоть не тренируется на тебе?.. Посредством чугунной сковородки или еще как.

– - Не людей, а болтунов, -- строго поправил Эдвард.

Трактирщица пропала где-то в глубине харчевни, стучала там своим револьвером. Опять что-то колола, забивала гвозди.

– - И когда он выстрелит у нее?
– Джакузя с опаской косился на стук.

В харчевне становилось темнее и засветились стены из люминесцентного пластика, на них проявилось множество лозунгов. Самый большой – «Водка – всему голова!» И подпись под ним. Какой-то М.С.Горбачев.

Опять появилась трактирщица и прогнала обильно курящих луддитов наружу. За столом остался только окончательно ослабевший от выпитого Теймураз. Этот заснул, уткнувшись в тарелку, будто ел лицом остатки своей корюшки.

Наступал блаженный летний вечер. Жара исчезла, осталось ласкающее тепло. Пока было светло, и то, что это все – вечер, можно было понять только по звукам. Ставшими по-вечернему глухими и гулкими.

Работа на заливе не прекращалась ни днем, ни ночью. Напротив на другом берегу уже появился передвижной разделочный цех, похожий на гигантский контейнер. Сейчас к нему медленно подходило какое-то непонятное судно, все черное, блестящее от мокрой грязи. Явно, только что поднятое со дна Ладоги. На палубе утопленника, обреченного на вторую смерть, уже мерцали огоньки плазморезки. Над цехом повис гравитодирижабль с какой-то большой надписью на непонятном зарубежном языке на борту. Рядом с ним кружились чайки, доносились их жадные крики, похожие на ржавый скрип. Из иллюминаторов им бросали хлеб. Это было не видно издалека, но понятно. И вот разлетелись. Донесся мощный гул. Из цеха поднимался в воздух огромный куб спрессованного металлолома, за ним – уже другой. Несмотря на светлый вечер, открытая палуба дирижабля была дополнительно освещена прожекторами. Ярко, будто сцена. На ней появился одинокий грузчик в нарядном зарубежном комбинезоне. Просто руками он принимал теперь поднимаемый гравитокраном груз. Картинно и будто демонстративно двигал его над палубой вытянутым пальцем.