Много легенд рассказывают о Кунео. Говорят, что жители Кунео делали пробу новой электрической установки ровно в полдень; что пускали фейерверки утром; что, когда правительство пожелало иметь план Кунео, отцы города послали в столицу лучший вяз с главного бульвара [32] . Рассказывают также, что в целях экономии община постановила упразднить должность палача и его помощников и приглашать их в случае нужды из Турина. Но когда туринский синдик потребовал семьсот лир за каждую казнь, отцы города впали в горестные размышления от такого расхода и решили вопрос мудро: предложить преступнику двести лир, и пускай отправляется в другой город, чтобы его там казнили…

Кунео не только город высокопоставленных головотяпов — это город крепких стародавних устоев и католического изуверства. Традиция господствует во всем: в мыслях, в нравах, в быту. Я испытал это на себе.

Мне понравилась девушка. Она была приветлива со мною, улыбалась мне. Я никогда не откладываю дела в долгий ящик. Сказал ей о своих чувствах, и она не отклонила их. Женщины — прирожденные дипломаты: когда не говорят нет, это значит да. Все шло, как полагается: мы прогуливались вместе и делали все, что обычно делают влюбленные. Но… встало одно «но». В этих краях для социалиста вопрос о браке — сложный вопрос.

— Ты переменишь свои идеи, когда женишься на мне? — спросила меня моя возлюбленная.

— Нет! — твердо ответил я.

Она огорчилась, несколько дней дулась, но это скоро прошло. Мы продолжали встречаться, мы жили почти рядом. Я старался убедить ее:

— Я не пойду с тобой в церковь, но предоставлю тебе свободу пропагандировать меня. Идет?

Она не возражала, но у нее не хватило храбрости сказать «да».

Я понимал ее нерешительность. В этой местности никто никогда не заключал гражданского брака. Местные девицы, которые постоянно прогуливались с офицерами на главной площади, целовались под тенью платанов, а иногда и посещали украдкой холостые квартирки своих приятелей, ни за что не согласились бы выйти замуж без попа и синдика. Какой скандал, какое бесстыдство!

Как-то моей матери сообщили, что я собираюсь жениться на еврейке…

— Правда? — спросила она. — А как же вы венчаться будете? В церкви или в синагоге?

Я хохотал.

— Когда я женюсь на еврейке, или на мусульманке, или на протестантке, милая мама, я не пойду ни в церковь, ни в синагогу, ни в мечеть. Обойдусь и без синдика.

Бедная мать только воздела руки к небу в знак своего отчаяния.

Родители моей невесты были католики и верующие. Она — тоже. И все же она решилась.

— Сделаем, как ты хочешь, но об одном прошу тебя: запишемся не здесь, а в Турине. Ты ведь оттуда. Я прошу тебя только об этом!

Я был счастлив. Занялся устройством квартиры, что было вовсе не легко. Пришлось обратиться к некоей фирме под слащавым названием «Благодетельница», которая выдавала мебель в рассрочку, сдирая с облагодетельствованных шкуру. Но я на это не обращал внимания: я был счастлив.

Незадолго до срока, назначенного моей невестой, она заявила мне:

— Я передумала, посоветовалась… Мне очень жаль, но я не могу огорчить своих родителей и твою мать. Если ты действительно любишь меня, ты должен принести мне эту жертву: пойти со мной в церковь. Все так делают, и всегда так было.

Удар был тяжелый. Я крепко любил девушку; знал, что вокруг нее вечно жужжали всякие монашки и ханжи со всего околотка, но еще надеялся. Я всячески пытался переубедить ее. Отойдя на миг от влияния окружавшей ее обстановки, она колебалась, почти соглашалась со мной, откладывала последнее решение. Борьба была упорная и мучительная. Я не хотел, не мог сдаться; надо было разбить старую традицию заглохшей провинции; я не имел права уступить. Пора было кончать.

Однажды вечером — какой это был унылый, туманный вечер! — состоялось наше последнее свидание в Турине. Я горячо убеждал ее, я умолял. Напрасно.

— Все так делают!.. — упорно твердила она.

— Но ведь ты же соглашалась… Я никогда не скрывал от тебя моих убеждений!

— Я знаю, я знаю, ты прав! Я знаю, что дурно поступаю с тобой… с собой… Но у меня не хватает сил, я боюсь… Прости меня! — И она плакала.

В стороне от нас, скрытая туманом, глухо шумела По, бросая свои волны о каменные стены набережной… Фонари тускло мерцали бледными пятнами… Редкие прохожие спешили по набережной, не оглядываясь.

— Итак, ты твердо решила?

— А ты? — слабо ответила она.

Мы поглядели друг другу в глаза. Она была бледна, неподвижна. А у меня ноги точно приросли к мостовой. Несколько минут тяжелого молчания.

Я сделал усилие:

— Прощай!

И я ушел. Больше я ее не видел.

Война, революционная борьба мало-помалу заглушали боль воспоминания; оно исчезло, как исчезла она в тот вечер, поглощенная туманом.

Фирма «Благодетельница» так и не дала мне мебели, ибо я перестал платить…