— Послушайте-ка, Аристарх Виссарионович, вы помните «Метрессу»?

— Конечно. А что?

— А не могли бы вы прочесть это стихотворение со сцены?

— Могу, но зачем?

— Не сочтите за труд, Аристарх Виссарионович, ублажите! И еще: если вас посчитают автором — не отказывайтесь. Просто молчите, и все. Договорились?

— Ну, хорошо. Раз сам Ардашев просит — отказывать нельзя.

Репортер подошел к Чуковскому, перекинулся с ним парой слов и поднялся на сцену.

Публика затихла. В программе вечера не было ни Маяковского, ни Померанцева. И какой фортель выкинет новый выступающий — было неведомо.

Газетчик оглядел залу и совсем негромко, постепенно добавляя голос, стал декламировать:

Когда он умолк, зал разразился овациями. Многие вставали с мест и хлопали стоя. Едва он сошел со сцены, как отовсюду к нему устремилась публика. Кто-то жал руку, а кто-то просил автограф. Не успел журналист сесть на диван, как перед ним выросла фигура художника Шкловского, который уже находился в изрядном подпитии.

— Так, стало быть, Аристаша, ты и есть Супостат? — слегка покачиваясь, проронил он.

— Как видишь, — пожав плечами, ответил Померанцев.

— А что ж ты такой псевдоним себе выбрал несовременный? Надо было подобрать что-нибудь модное, на иностранный манер: Джон Бастэд или Вилли Бич [14] , — хохотнул живописец, но тут же подался назад, встретившись с колючим взглядом Ардашева. — Кто это? Почему не знаю? — тихо спросил Шкловский.

— А это, сударь, к лучшему, что не знаете, — сухо ответил статский советник. — Я предлагаю вам вернуться на свое место и не загораживать нам сцену.

— Надо же! «Не заслоняйте мне солнце!» — едва слышно возмутился он и шепнул на ухо приятелю: — Аристаша, откуда этот Диоген выискался? Насколько я понял, он мне угрожает, да? — Живописец встрепенулся, пытаясь забросить назад непокорную, то и дело падающую на лоб челку.

— Нет, Шура, тебе никто не угрожает, — в ответ прошептал газетчик. — Но пока не поздно — лучше уйди. Этого человека злить — все равно что с молнией шутить. Не советую.

— Как скажешь, Аристаша, как скажешь. Но знай, с этой минуты ты мне не друг — и даже не собутыльник! — Он вяло махнул рукой и побрел через залу.

Неожиданно вырос официант с новым заварным чайником. Он расплылся в улыбке и, глядя на Померанцева, сказал:

— А это вам.

— Вы ошиблись, любезный. Мы не заказывали…

— Да-с, — ставя на столик, вымолвил он, — я знаю, но один господин велел вам принести. Они изволили еще и записку передать. — Половой выудил из кармана сложенный вдвое лист и передал его газетчику.

Развернув бумагу, Померанцев прочел вслух:

— «Метрессу» прочли изумительно, но зачем присвоили авторство? Нехорошо-с. Автор.

Текст был написан печатными буквами.

— Послушайте, милейший, — остановил официанта Клим Пантелеевич, — а где этот господин?

— Они изволили уйти.

— А как он выглядел? Вы можете его описать?

— Ничего особенного-с…

— Борода, усы, бакенбарды?

— Не помню, но усы точно были.

— А возраст? — не успокаивался статский советник.

— Примерно вашего-с.

— А рост?

— Как вы-с…

— Раньше он бывал здесь?

— Видел несколько раз. Они завсегда сидели одни, заказывали французский коньяк. Видать, приходили по приглашению.

— А кто приглашал?

— Позвольте объяснить, Клим Пантелеевич, — вмешался Померанцев. — Дело в том, что финансовое положение клуба оставляет желать лучшего. Вот потому и решили напечатать сто пригласительных билетов и продать. Вероятно, он и купил несколько.

— Точно так-с, — согласился прислужник. — Могу идти-с?

— Вот, возьми, любезный. — Ардашев сунул официанту целковый.

— Премного благодарен, — пропел тот и удалился.

— А я, право, не догадался, для чего вы попросили прочесть «Метрессу», — признался репортер. — Надо же, попали в самое яблочко.

— Да какое там «яблочко», Аристарх Виссарионович! В молоко! Вот если бы мы с вами сумели его распознать, тогда — другое дело. А хотя, — он задумался на миг, — вряд ли нам бы удалось доказать, что он и есть убийца.

— Почему? А почерк? Разве нельзя было определить, что на стене доходного дома писал именно он?