Позвольте, какие такие легенды? Где? У нас? В этой вселенской забывчивости крылась своя сила и своя мудрость. С этой силой и мудростью можно было жить дальше. А тьма – она просто рассеялась, ушла, как талая вода, по-паучьи заползла вглубь, в узкие щели, в глухие углы. Подальше от света, в ожидании своего нового часа.

Но об этом так не хотелось думать. И не стоило болтать, поминая всуе то, что всегда предпочитало слыть безымянным, принимая разные обличья, называясь то так, то этак, походя на то или на другое, что мерещилось или казалось, возникая в снах и в ночных кошмарах, в буквенном узоре бело-черной окружности, в зеркалах, в стоячей воде или за вашей спиной на темной парковой аллее, засыпанной мертвой листвой.

Сухой лист сорвало с дерева и кинуло под ноги Мещерского и Фомы, а потом снова подхватило и понесло, понесло, понесло, закрутило, одолевая расстояния, годы, память…

Его прилепило, точно бельмо, к стеклу окна городской больницы. За окном на койке, опутанный проводами и датчиками, лежал человек. Точнее – просто тело, безымянная субстанция, в которой едва-едва пульсировала жизнь.

А под окном в тени куста сидела собака – дряхлая, как мир, со следами ожогов на шкуре. Задрав морду вверх, она пыталась выть, но из обожженного горла ее не вырывалось ни звука.