Шрифт:
Тревожное состояние от надвигающихся событий передавалось и нам. В полку вновь заговорили о Румынии, имея в виду освобождение Бессарабии и Северной Буковины, отторгнутых королевской Румынией от Советской России в прошлом. Но пока все события происходили далеко от нас…
Мы оставили за собой Ромодан, Кременчуг, Александрию и, проехав около 400 километров, 12 мая 1940 года прибыли к новому месту дислокации дивизии. Это был город Кривой Рог Днепропетровской области, а нашим «хозяином» стал Одесский военный округ, с которым связана вся моя последующая служба.
В Кривом Роге 200 000 жителей, есть электричка, ходит единственный номер трамвая. Как и Ромны, Кривой Рог стоит на горе, но над этим городом днем и ночью простирается облако малинового дыма. Здесь мало зелени, почва каменистая, и в окрестностях города никакие сельскохозяйственные культуры не растут. Под ногами — шпат, слюда, киноварь и другие минералы. Металлургический комбинат наложил отпечаток на всю жизнь города.
Мы расквартировались на территории военного городка в двух километрах к югу от Кривого Рога рядом с железнодорожным полотном.
На этот раз нас разместили в благоустроенных казармах городского типа.
В основном все здания военного городка были четырехэтажными.
Наша рота на третьем этаже, а из окна — куда ни глянь — море огней Кривого Рога. С новосельем освоились быстро: нам не привыкать!
В выходной день с Геннадием с упоением походили по… городскому асфальту. В Ромнах мы, городские жители, такого удовольствия не имели, успев напрочь забыть о существовании твердого покрытия, будто всю жизнь провели в сельской местности.
Часто развлекались на стадионе. Служба вновь пошла своим чередом, в том числе и караульная: охраняли артиллерийский парк соседней воинской части. Поговаривали, что нас, станковых пулеметчиков, ожидает месячный лагерный сбор в двенадцати километрах от города, а стрелковые роты останутся в городских казармах.
23 мая действительно перебрались в лагерь. Теперь нас окружал чудесный, сказочный сад. Из города киновари, песчаников и железняков попали в парк, такой же молодой, как и сами. Все аллеи были обсажены красивейшими цветами, каких мы никогда и не видывали. Перед отбоем мы с Геннадием обычно гуляли, а наши сердца учащенно бились и жаждали, как в песне, «любить и жить».
В письме Нине от 25 мая я не удержался и видоизменил две строчки стихотворения Радуле Стийенского «Сады Черногории» [17] . У него было так:
Все есть в Черногории милой — Коммуны одной не хватает!Меня больше устраивали иные слова, о чем я не замедлил сообщить своей подруге:
Все есть в Кривом Роге — милой, Тебя одной не хватает!Молодость брала свое. В письме было и другое: «Но и здесь начались свои прелести: „1-я пульрота! Приготовиться к наступлению на… километров!“ — а солнце стоит в зените, и ни глотка воды. Стоит жара, что же будет в середине лета?» Стояла небывалая для нас — северян — жара. В своих письмах в Ленинград я отмечал, что «из меня после армии будет хорошее вьючное животное»: с родным пулеметом мы по-прежнему не расставались.
17
Стиенский (Стийенский) Радуле, он же Петров-Стийенский Стефан Иванович, он же Маркович Радуле (1903–1966) — югославский коммунист и черногорский поэт, участник черногорского восстания 1921 года, автор сборника «Очаг свободы» и др. Стийенский (от горного селения Стийена Пиперская) — его псевдоним. С 1927 года, после побега из подгорицкой тюрьмы проживал в СССР, где вступил в ВКП(б). Во время войны работал во Всеславянском комитете, занимался радиовещанием на сербско-хорватском языке. Среди переводчиков Р. Стиенкского на русский язык — В. Луговской, А. Тарковский и, в особенности, А. А. Штейнберг, в чьем переводе и дается цитата. См.: Нерлер П. Следственное дело № 4788 (1937–1939)//Штейнберг А. К верховьям. М., 1997.С.326–349.
Один из выходных дней мы с Травниковым провели на славу!
С утра политрук роты пригласил нас обоих пойти с ним в военный городок на совещание, которое проводил политотдел дивизии, а потом с двенадцати часов дня отпустил нас, чем мы и воспользовались до вечера, как вырвавшиеся на свободу мальчишки. Собственно, пока мы ими и оставались. Мы с наслаждением лакомились мороженым, пили ситро, несколько рейсов прокатились на трамвае, не выходя из него на конечных станциях, чему молодая кондукторша и не думала удивляться:
— Вы не первые, — смеялась она. — Таких любителей покататься у меня за день много бывает…
Заодно решили сфотографироваться: Травников сидит на табурете, а я стою рядом и держу руку у него на плече; оба с кобурами от пистолетов ТТ; виду нас вполне воинственный. К этому времени мы были одеты прилично и могли без стыда спокойно гулять днем по городу — совсем не то, что в первые дни в Чернигове.
Главным из запомнившихся событий того дня было то, что вечером мы возвращались из города в лагерь впервые «вольно», без строя и снаряжения, налегке, то есть так, как за полгода службы вообще ходить не приходилось.
Упиваясь дарованной на день свободой, мы шли легко, а из головы у меня не выходили слова Анны Ахматовой:
Долго шел через поля и села, Шел и спрашивал людей: Где она, где свет веселый Серых звезд — ее очей? [18]А голос за кадром уже ядовито шипел: «Не торопись, не каркай — скоро пойдешь!»
Так оно и случилось. Всего месяц пробыли мы в Кривом Роге.
10 июня по боевой тревоге пулеметные роты полка стремительным броском вернулись в военный городок, а дивизия уже грузилась в эшелоны.
18
Из стихотворения А. Ахматовой 1915 года из книги «Белая стая».