Дискуссия об истоках иконографии христианской архитектуры воспроизвела на новом уровне старые споры о происхождении искусства христианского мира вообще. Возникла ли она как продолжение классической традиции или родилась как новая, небывалая ранее форма, соответствующая оригинальности новой религии? Где искать ее корни — на Востоке, в Греции, в Риме? Горячим сторонником первого подхода был Й. Стржиговский, для поддержки своих построений привлекавший восточные материалы, вплоть до искусства тюрок (но, в первую очередь, конечно, христианского Кавказа, особенно Армении). В «движении на Восток» его остановило открытие росписей Дура-Европос, показавшее сравнительно большую правоту «античника» Вильперта.

Полемика охватывала все области иконографии, поскольку и Андрэ Грабар, и его оппоненты работали отнюдь не только с архитектурным материалом, но со всем пространством иконографии раннего и средневекового христианства. Верны ли по отношению к изображениям Христа, которые в IV–V вв. быстро сменили образы Юпитера и других богов, постулаты школы Грабара об «имперском» характере иконографии ранневизантийского периода? Грабар, вместе с такими выдающимися знатоками христианских древностей, как Андреас Альфольди и Эрнст Китцингер, стремился определить ранневизантийские изображения Христа как образы «мистического», или небесного, императора. Они верили, что иконографически Христос раннехристианских фресок и саркофагов восходит к изображению императора. Довольно ограниченное в художественном отношении искусство катакомб и кладбищ развивалось в направлении именно таких композиций, в которых Христос мог идентифицироваться с иконографией императора. Христос-мистик стал императором-мистиком.36

Конечно, первые попытки опереться в изучении христианских древностей на данные архитектурной археологии могли быть успешны лишь отчасти, поскольку сама информация была неполна и плохо обобщена. Даже такой археолог, как Ганс Литцманн в двухтомнике «История древней церкви» (1930-36) был вынужден придерживаться в основном литературных источников. Однако по мере исследований все большего количества памятников и организации информации на более высоком уровне проблемы происхождения и иконографии христианской архитектуры прояснялись. Осознание важности функциональных особенностей памятников усилило потребность в литургической интерпретации исследуемого, а новые открытия дополнительно стимулировали процесс.

Основные итоги «архитектурно-иконографических дискуссий» были суммированы в трудах авторов середины-второй половины XX в. Особая роль в этом принадлежит Рихарду Краутхаймеру (1897–1994), инициатору и главному издателю «Корпуса христианских базилик Рима», автору целого ряда книг о развитии этого города (Krautheimer, 1980; Krautheimer, 1986), а также самого информативного и емкого «курса» раннехристианской архитектуры, по которому учатся уже несколько десятилетий в Европе И Америке. В его трудах, также как в работах Кирилла Манго, Фридриха Дайхмана и других был сформулирован и последовательно проводился взгляд на архитектурный памятник как на комплексный археологический источник, документ культуры, изучение которого должно быть всесторонним. (Deichmann, 1958-76; Mango, 1974-85). Этот подход утвердился и в советской «архитектурной археологии» в конце 40-х — начале 50-х гг., причем значительную роль сыграли труды Н. Н. Воронина, М. К. Каргера и других археологов, работавших с более поздним материалом (см. гл. Х).

Можно сказать, что в «Действе о Базилике и Мартирии» занавес опущен. Но вряд ли это конец мистерии. Новое действие обещает начаться после того, как исследования христианских древностей обогатятся очередными «великими открытиями» — например, остатками одной или нескольких церквей все еще очень «темного» предконстантиновского периода.

Как итог эпохи великих открытий, конфликтов и дискуссий в области христианских церковных древностей сейчас выделяют ряд главных результатов. Выяснилось, что раннее христианство захватило жизнь древнего общества гораздо шире и глубже, чем это представлялось по письменным источникам. На карте древностей христианского мира отчетливо, предметно и доказательно вырисовались три важнейших переломных эпохи раннего христианства: переход от язычества в конце III — нач. IV вв.; движение от поздней античности к византинизму во второй половине V в. на Востоке и к раннему средневековью V–VII вв. на Западе; наконец, конфликт с ранним исламским миром и его первые победы в VII в. «Неортодоксальные традиции» начали формировать в науке свой собственный мир, обозначили себя реальными древностями, получив к тому же возможность высказаться самостоятельно, а не через цитаты в сочинениях их врагов и критиков. Археологически изучен особый мир разнообразных ранних верований и учений (донатизм, монтанизм, мо-нофизитство) и начата работа по его исторической реконструкции.

1 Л. Дюшен подчеркивал, что известный византинист Л. Байе «всегда был нехристианином, как почти все очень образованные люди во Франции и повсюду». Это было верно и для России, «где Ренан был популярен в гораздо большей степени, чем у себя на родине. Не зря Достоевский иронизировал над теми, icro знал Христа только по брошюрам Ренана». (Хрушкова, 1998а).

2 Duchesne, 1877; Duchesne, 1889; Duchesne, 1906; Washe, 1992. Дюшен одним из первых в Европе начал преподавать христианскую археологию (с 1876 г., Парижский католический институт), включив в курс предметы литургические, церковно-исторические и археологические. Неоднократно участвовал в экспедициях на христианский Восток, доставив (после совместной поездки с М. Колиньоном) около 200 греческих надписей из Малой Азии; вместе с Л. Байе побывал на Афоне.

3 В его вынужденных попытках хотя бы внешне удержаться в границах догмы сама форма выражения показывает степень ее внутреннего неприятия («Я не хочу, чтобы меня отождествляли с нелепостями консервативной экзегезы, но я не буду впредь заявлять об этом на публике и для публики»), а отзывы о церковно-ученой среде полны горечи («Может ли согласовываться свобода слова и духа, с которой я привык трактовать вопросы религиозной истории, с требованиями такого учреждения, как Парижский католический институт?»; «Теологов нужно больше бояться из-за их невежества, чем из-за их знаний»). Он предпочитает жить в бедности и безвестности, оставаться простым кюре рыбачьей деревушки где-нибудь в Бретани, но сохранить свободу в служении «Богу и его Церкви» наравне с достоинством и научной честностью. (Цит. по: Хрушкова, 1998а).

4 Позиции влиятельных кардиналов И.Б. Питра и Д. Бартолини очерчены в письмах де Росси, который предупреждает об их крайнем недовольстве даже самой умеренной и уважительной критикой. Он постоянно задает вопросы о наличии формального доноса в «Индекс» и его конкретных причинах, сообщает о постоянных доносах из Франции и необходимости обратиться к папе. Итальянский перевод работы Дюшена по истории ранней церкви все-таки попал в «Индекс» — и когда, в 1911 году!

5 Вместо начатого де Росси «Bulletino di archaeologia cristiana» были основаны «Nuovo bulletino di archaeologia cristiana» и «Rivista di archeologia cristiana» — последний остается и сегодня ведущим изданием в области раннехристианских древностей.