Особую роль в формировании базы для исследований христианских Древностей сыграли материалы частных «древлехранилищ» (собраний Православной церковной старины, таких как знаменитое «Погодинское») и коллекций европейского искусства. (Далеко неполный список «древлехранилищ»: Полунина, Фролов, 1997). Среди последних особую роль сыграло собрание чиновника Министерства иностранных дел Александра Петровича Базилевского (1829–1899). Его коллекция христианского искусства Европы и Византии произвела большое впечатление на публику уже на Парижских выставках (1865, 1878) где для нее отвели специальный зал. В 1884 г. это собрание купило русское правительство для Эрмитажа.4

Не все коллекционеры ограничивались собиранием, из них часто вырастали прекрасные знатоки церковных древностей, вносившие свой вклад и в научную литературу, и в «фонд идей». Один из них — Петр Иванович Севастьянов (1811–1867).5 Служа на Кавказе, много путешествуя по России и за границей Севастьянов не «развлекался собирательством» христианских древностей, а работал как истинный археолог (то есть не обязательно искал владения вещами, но стремился к возможно полным сведениям о них). Разыскивая артефакты по всему миру, он делал многочисленные копии (прориси и фотографии, только входившие тогда в употребление) с того, что нельзя было купить или выменять, став пионером создания «банка данных» и предложив формировать единый фотоархив копий с древних рукописей и древностей (позже это будет осуществлено во Франции, и, в известной степени, в США в «Индексе христианского искусства», см. гл. VI).

Севастьянов был одним из первых организаторов «ученых путешествий». Многочисленные поездки на Афон в 1850-х гг. принесли обильный урожай копий, восторженно встреченный сначала во Французской Академии, а затем в России. Успех выставок и докладов имел «официальное» продолжение. Синод, Академия художеств и императорская фамилия жертвуют деньги на новую экспедицию Севастьянова.6 Благодаря практике любитель стал тонким знатоком своего предмета. Его сильно занимало выяснение истоков христианского искусства, что привело в конце концов к составлению первой русской иконографической энциклопедии («Ключ христианской иконографии»).

Для того, чтобы понять, какими страстными коллекционерами восточнохристианских древностей были русские ученые, нужно хоть одним глазком взглянугь на собирание древних рукописей. Ради приобретения необходимого манускрипта шли подчас на похищение кодексов, вырезание из них нужных листов и т. п., что, впрочем, было в духе времени, еще не знавшего фотокопирования. Впрочем, главной целью было приращение знаний, а не накопление предметов. Порфирий (Успенский), например, даже оставлял свою подпись и дату извлечения листа с нужной ему для научной работы информацией (именем писца, миниатюрой и т. п.) — как бы одалживая этот лист на время.7

На традицию «просвещенного коллекционирования» и позже опирались многие крупные ученые (А. С. Уваров, Н. П. Лихачев н другие). Интерес к византийским древностям стимулировали именно коллекции и археологические открытия, он рос постоянно уже в XVIII в., и огромную роль в нем играли русско-турецкие войны. Со второй пол. XVIII в. в состав России одна за другой входили территории, на которых сохранялось много раннехристианских и византийских церковных памятников: Крым, Черноморское побережье Кавказа, Закавказье. В Херсонесе и Керчи в XIX в. совершались важнейшие археологические открытия (правда, сначала в сфере дохристианской). К середине века, однако, можно говорить о раскопках крупных церквей и о настоящем потоке византийских древностей, хлынувших в собрания Москвы и Петербурга. Интерес поддерживали появлявшиеся с конца XVIII в. переводы трудов по общей истории Византии, а с 1830-40-х гг. — и специальные исследования в этой области. (Курбатов, 1975).

Древности Византии ясно осознавались и обществом, и правительством как одна из сфер преимущественных научных интересов России, успехи русской византинистики признавались во второй половине XIX в. светилами мировой науки (Карл Крумбахер, например, специально изучал русский язык). В 1888-94 гг. созданием «Византийского временника» было положено начало ее организационному оформлению (Медведев, 1997; Медведев, 1993; Соболев, 1993).8 Новый журнал, согласно составленной его фактическим редактором В. Э. Регелем и крупнейшим византинистом В. Г. Васильевским программе, имел целью «удовлетворить давно уже сознанной национальной потребности и вместе с тем внести единство и систему в византийские занятия в России, в последнее время все более и более расширяющиеся…» Рассчитывали, что журнал поможет рассеять неистребимые «научные мифы» (что актуально и сегодня); отмечали разрыв между конфессиональной (православной) и светской исторической наукой как вредное явление.9

«Византийский временник» был задуман не как исключительно русский журнал, не как «внутреннее» издание одной из местных, национальных школ, но как средоточие византинистики государств, расположенных в пределах бывших владений Византии: Греции, Турции, других стран Средиземноморья.10 В программе не случайно постулировалось подчеркнутое внимание к археологии и всему кругу специальных дисциплин, «данным географии, топографии, этнографии, хронологии, нумизматики, палеографии и других вспомогательных наук, служащих к уразумению Византии». Во второй пол. XIX века русская наука была глубоко вовлечена в изучение церковных древностей Востока и раннего христианства. Русские знатоки церковных древностей часто прежде других осознавали перспективность исследования некоторых районов (например, коптского Египта) и вели там энергичные и эффективные работы за два-три десятилетия до того, как начали разворачиваться широкие европейские и американские научные программы. Грех было не использовать благоприятную для научных исследований общественную и политическую ситуацию.

Глубоко символично, что Русский археологический институт в Константинополе (РАИК, 1894–1914) — первое археологическое учреждение за границей России, подобное существующим по сей день «школам» западноевропейских государств в древних городах (Риме, Афинах, Иерусалиме) — появилось именно в Стамбуле. Использование в названии старого, греческого имени столицы Византии подчеркивало идейную направленность акции (о политической корректности по отношению к Турции думать было не принято). Проект Института в Константинополе готовился в основном силами профессоров Новороссийского университета в Одессе (Н. П. Кондаков, А. И. Кирпичников, Ф. И. Успенский), но в его создании важнейшую роль сыграла инициатива правительства (особенно русского посла в Стамбуле Александра Ивановича Нелидова), поддержанная вел. кн. Константином Константиновичем.11