– Чушь, – заметил Графф. – У Эндера всегда есть планы внутри планов.

– Думаю, ты сейчас о себе говоришь.

– Эндер в этом деле куда умнее меня.

– Сомневаюсь, – сказал Мэйзер. – Бюрократические маневры в мирное время? Тут тебя никому не превзойти.

– Хотел бы я с ними полететь.

– Ну так лети, – рассмеявшись, предложил Мэйзер. – На самом деле тебе ничего такого не надо.

– А почему нет? – возмутился Графф. – Управлять министерством по делам колоний можно по ансиблю. Я своими глазами увижу, чего добились колонисты за те годы, пока ждали подкрепления. А преимущество полетов на релятивистских скоростях позволит мне дожить до конца моего великого проекта и увидеть его реализованным.

– Преимущество?

– С твоей точки зрения, ужасная жертва. Но заметь, Мэйзер, я ведь так и не женился. А у меня нет никакой дисфункции репродуктивной системы. Мое либидо и желание завести семью ничуть не слабее, чем у других мужчин. Но я много лет назад решил, фигурально выражаясь, посмертно жениться на праматери Еве и усыновить всех ее детей. Они жили на голове друг у друга в тесном доме, где одного серьезного пожара хватило бы, чтобы всех их уничтожить. Свою задачу я увидел в том, чтобы расселить их попросторнее и чтобы они жили вечно. Как общество, я имею в виду. Так что не важно, где я и с кем, я всегда окружен моими приемными детьми.

– Играешь в Бога.

– Я совершенно точно не играю.

– Ты старый лицедей – прибыл на кастинг и надеешься получить Его роль.

– Может, я дублер? Когда он забывает свое дело, наступает мое время.

– Так что там насчет фотки с Эндером?

– Все просто. Я – тот, кто решает, когда отправляется корабль. В последнюю минуту произойдет технический сбой. Эндера, завершившего свои дела, склонят к тому, чтобы он поспал. Когда Эндер проснется, мы сфотографируемся, а потом технические проблемы чудесным образом разрешатся, и корабль двинется в путь.

– Без тебя на борту, – заметил Мэйзер.

– Я должен оставаться здесь, чтобы сражаться за проект, – ответил Графф. – Если бы я не мешал своим противникам на каждом шагу, они угробили бы все за считаные месяцы. На этой планете столько облеченных властью людей, отказывающихся рассматривать перспективы, которые не влезают в их головы!

Валентине нравилось смотреть, как Графф и Рэкхем обращаются с Эндером. Графф – один из самых влиятельных людей в мире; Рэкхем по-прежнему считается легендарным героем. Тем не менее они оба негласно уступали Эндеру. Они никогда ничего ему не приказывали. Всегда обращались к нему: «Вас устроит, если для снимка вы встанете вот здесь?», «Как насчет восьми ноль-ноль? Вы не против?» или «Адмирал Виггин, нас вполне устроит ваш выбор одежды».

Разумеется, Валентина знала, что обращение «адмирал Виггин» делалось в расчете на адмиралов, генералов и политических шишек, которые при этом присутствовали, – и большинство из них кипели от возмущения, поскольку не попали на снимок. Но, продолжая наблюдать, она много раз видела, как Эндер выражал свое мнение – или, казалось, колебался в выборе. Графф обычно уступал Эндеру. А когда не уступал, Рэкхем с улыбкой высказывал точку зрения Эндера и настаивал на ней.

Они заботились о ее брате.

Это были искренние любовь и уважение. Может, они и подготовили его, выковали в горниле. Молотом придали необходимую форму, заточили, как им было нужно, а затем вонзили его в сердце врага. Но сейчас они просто любили то оружие, которое у них получилось, и заботились о нем.

Оба они думали, что он поврежден, травмирован теми испытаниями, которые выпали на его долю. Считали его пассивность реакцией на боль, пришедшую с осознанием, чт'o он на самом деле совершил: смерть детей, жукеров и тысяч людей – солдат, погибших в последней кампании, которую Эндер считал игрой.

«Рэкхем и Графф просто не знают его так, как я», – подумала Валентина.

О, ей было ведомо коварство таких размышлений. Валентина все время держалась настороже, силясь не угодить в сотканную собою же паутину. Она не разрешала себе поверить, будто знает Эндера. Она искала к нему подходы, как к незнакомцу, внимательно наблюдая за всем, что он делает, что говорит и что он, возможно, подразумевает своими действиями и словами.

Однако мало-помалу она научилась узнавать ребенка за обликом юноши. Она помнила, как он слушался родителей – немедленно, без вопросов, хотя наверняка мог нытьем или возражениями отделаться от тягостных дел. Эндер принимал ответственность и также идею, что ему не всегда будет позволено решать – какая ответственность станет его или когда ее нужно будет принять. Поэтому он редко перечил родителям.

Но было тут и иное. Действительно, Эндер надломлен – здесь Графф и Мэйзер правы. Его послушание – не просто послушание счастливого ребенка, залезающего на табуретку по просьбе родителей. В покладистости Эндера слышались отзвуки его покорности Питеру: он подчинялся, чтобы уйти от конфликта.

Валентина чувствовала это как некое промежуточное звено между рвением и смирением, замешанном на ужасе.

Эндеру не терпелось отправиться в путь, к предстоящей работе. Но он понимал, что его цена за билет – должность губернатора. Поэтому он играл свою роль и выполнял все обязанности, позировал для групповых снимков, участвовал в формальных прощаниях, выслушивал речи тех самых офицеров, которые допустили, чтобы его имя вываляли в грязи во время трибунала Граффа и Рэкхема.