Шрифт:
– Меня вчера спрашивали о Ящерицыне.
– Откуда тебе знать, где Ящерицын?
– Я тоже так сказала. Возьми у меня Верочку. Тяжело на сердце.
Володя взял сестренку. Она положила головку ему на плечо. Задремала.
Около бойни всем пришлось подлезть под проволоку ограждения. Провели мимо железнодорожного моста.
– Какая же тут Германия? – Володя остановился, оглядывался. Увидел Иванова. Тот смотрел на колонну с моста.
Прошли без дороги метров сто. Тьма не убывает. Нести Верочку стало тяжело. Володя поискал глазами маму. Предупредил:
– Осторожно! Тут – яма. Вернее, погреб разбитый!
Все подходили к погребу, чтобы обойти. Вдруг Доронин взмахнул рукой. Грохнуло. Из головы Веры ударил фонтан крови…
Володя рухнул в яму. Винтовки ахали вразнобой, но в погреб падали, падали, а Володя все держал, не отпуская, сестренку. В голове заклинило:
«Они стреляют разрывными! Они стреляют разрывными!»
Но грохот смолк. Все смолкло. К яме подошли полицаи. Сухоруков спросил:
– Зарывать будем?
Ему ответили:
– Земля мерзлая. Не получится.
– Может, гранату кинуть? Вроде стонут. Парочку гранат.
– Зачем? Вон, доски от ворот, столбушок. Кидайте, и пошли отсюда.
В яму полетели деревяшки.
Полицаи ушли.
– Верочка, я – живой! – сказал Володя сестричке. – Я тебя оставлю.
Раздвигая убитых, стал выбираться.
А кто-то стонал. Вылез – стонет. Стонет!
Кинулся прочь. Бежал не останавливаясь до самого дома. Возле дома опомнился: нельзя! Побежал к бабушке, к Анне Павловне. У нее фамилия не Рыбкина. Она – Потапова. К ней не придут.
Казнь
Мы храним в памяти героев.
Но убийц, стреляющих по детям, нельзя не помнить. Расстрелом командовал Михаил Доронин. Стреляли: Павел Птахин, Николай Растегин, Носов. Пятого не установили. Утром Иванов послал следователя Хаброва на место казни посчитать трупы и составить протокол.
Посчитали – десятеро, а на расстрел отвели одиннадцать человек. Снова посчитали – десятеро.
– Мальчишки нет! Рыбкина! – взвыл Доронин.
Митька, узнавши новость, выругался, сунул кулак под нос лучшему другу. А потом по плечу хлопнул.
– Объявлю награду за поимку мальчишки. Кто приведет, получит пять тысяч марок и корову. – Глянул на часы. – Через десять минут выводи Шумавцова и Лясоцкого. Лясоцкий еще не знает: все его родственники райские яблочки теперь кушают.
– Не надо смеяться! – у Доронина под глазами черные разводы.
– Я не смеюсь, – сказал Митька. – Какой тут смех! Ты стрелял – тебе в смоле кипеть.
– Не стрелял! Я не стрелял.
– Приказал стрелять.
– Приказал ты.
– А мне Бенкендорф, а Бенкендорфу – генерал, генералу – Гитлер, Гитлеру – сатана. Не горюй, Миша! Мы с тобой выкрутимся.
Опять было две телеги, те же полицаи, те же следователи, Митька Иванов да Иван Хабров, но из Гехаймфельдполицай прислали унтер-офицера и трех солдат, немцев.
Ехали той же дорогой, на Войлово. Остановились возле просеки. Прошли цепью, но кучно, единой группой. Миновали знакомый костерок.
– Показывай тайник! – Митька сунул дуло пистолета в ухо Саше Лясоцкому.
– В пяти шагах от пня.
– Показывай!
Саша подошел к потаенному месту, поднял моховую кочку. В земле – чугунок.
– Ваш почтовый ящик? – Митька достал блокнот из полевой сумки. – Пиши письмо.
– О том, что я арестован?
– Не умничай! Чего угодно можешь писать. «Братцы! Приходил к вам, вас не было».
Саша взял блокнот, карандаш.
– Так и писать? – Показал блокнот Митьке.
Тот выдрал листок.
– В чугунок кладете?
– Под чугунок.
– Положи сам.
Саша положил письмо в тайник. Чугунок закрыл мхом.
Отошли за деревья. Затаились.
– Они нас небось видели, – сказал Доронин.
– Не каркай! – заорал Митька и палец к губам: – Тихо!
Слушали. Не дышали.
Немцы подняли автоматы.
Шумавцов рванулся из леса, закричал:
– С нами немцы! Уходите!
К Шумавцову кинулся Сафронов. Разбивая в осколки тишину, ударили выстрелы. Сафронов вскинул руки, повалился.
Селифонтов от живота полоснул по лесу из пулемета. Упал за пенек, срезал очередями березки.
Немцы и полицаи залегли.
Партизаны отвечали очередями из автоматов.
Саша Лясоцкий тоже крикнул: