Шрифт:
У Сивакова отец, мать, сестра – в отряде, но сам он попал в плен и, спасая шкуру, пошел в полицаи.
Сиваков узнал Семена. Ничего не сказал.
– Может, пронесет? – обнадежился Рыбкин.
Ребят доставили в кабинет старшего следователя.
– Вова! Друг мой! – расцвел Митька. – Где ты пропадал? У партизан, что ли?
– У партизан, – признался Рыбкин.
– Так это то, что надо! – Тотчас расстелил карту на столе: – Ну, показывай.
– Я тебе говорил – не понимаю в картах! – насупился Рыбкин.
– Но провести теперь можешь?
– Идти уж очень далеко!
– Ну ладно! Далеко так далеко! Поглядим, что у твоего товарища припрятано.
Обыскал Щербакова.
– Смотри, какие хитрецы! – веселился Митька. – Потайной карман под коленкой.
В кармашке были спрятаны две записки. Иванов одну развернул.
Адресована Евгению Романовичу! Партизаны звали Евтеенко, врача больницы, друга Иванова, и другого врача, Льва Михайловича Соболева, – в отряд.
– Это чепуха! – весело сказал Иванов, порвал записку, клочки бросил в раковину и открыл воду.
Дверь кабинета отворилась.
Вошли начальник полиции Исправников и с ним Сиваков.
– Этот! – показал Сиваков на Семена.
Исправников обрадовался:
– Дмитрий Иванович! Придется все дела отложить. Задержанный Щербаков – партизанский разведчик и связник. Если он в городе, значит, за городом его ожидает Афанасий Посылкин.
– Командуй общую тревогу! – сказал Иванов начальнику и повернулся к Семену и к Володьке: – Вот что, ребята! Сейчас у нас очень все серьезно и очень быстро. Если хотите жить, ведите нас туда, где оставили Афанасия Ильича. Я ему тоже предложу жизнь. Сивакова видели? Жив-здоров. А мы знаем, что все его родные – в отряде.
Ребята молчали.
Иванов развернул вторую записку.
– У вас одна минута. Решайте сами – жизнь или смерть.
Записка была адресована медсестре городской больницы Марии Ильиничне Беловой. Писала партизанская медсестра Капа Калинина. Спрашивала о сыне. Семилетний Миша жил у Марии Ильиничны.
И две строки приписки:
«К. А.! Немедленно уходите в отряд. Золотухин». Белова не знала, что ее близкая знакомая Клавдия Антоновна Азарова – Щука.
– К. А.! – хмыкнул Митька. – Сколько веревочке ни виться…
Надел пальто, взял автомат, положил в кобуру парабеллум:
– Пойдемте, ребята!
Ребята пошли. Сидели в машине рядом с Сиваковым.
Приехали к месту, где их поймал Фирсов.
– Показывайте! – распорядился Иванов.
– Там! – Рыбкин показал влево, Щербаков – вправо.
– Точнее!
– Мы здесь из леса вышли! – сказал Щербаков. – А ждать Посылкин нас будет где-то тут. Сказал: сам увидит нас.
Полицаев было двадцать человек. Рассыпались цепью. Пошли. Одной группой командовал Иванов, другой – Доронин.
Полицай Никифор Селифонтов шел с пулеметом. Сороку летящую углядел, тотчас дал длинную очередь. И в ответ – очередь. Но так… Автомат трыкнул и заглох.
Полицаи кинулись вперед. Посылкина прошило несколько пуль.
– Доронин! – приказал Иванов. – Сооруди носилки.
Носилки соорудили. Подняли партизана. Понесли.
– Бегом! – скомандовал Иванов. – Он живым нужен. В госпиталь! К немцам!
Арест К. А
Посылкина оперировали, но сознание не возвращалось.
– Как только очнется, сообщите! – договорился Иванов с человеком, отвечающим за безопасность, и предупредил: – Русских врачей к партизану не допускайте.
В полиции старшего следователя ожидал Петр Фирсов.
– Ты меня вызывал? – спросил полицай.
– Вызывал. Пошли к Исправникову.
Исправников вручил Фирсову премию за поимку партизана Рыбкина: пять тысяч марок. Вот только обещанной коровы не было. Вместо коровы предложили козу.
Фирсов даже обрадовался:
– Не надо сена искать!
И наконец Иванов остался один. Закрыл на ключ кабинет, достал из тайника бутылку самогонки. Поглядел на свет:
– Как слеза.
Хотелось отгородиться от пережитого за день, но самогонку спрятал. Впереди – вечер. И какой вечер! Целый год к нему шел.
Сорвал листок с численника. 9 декабря. Долгота дня – 7 часов 11 минут. Заход в 15.57.
За окном удивительный свет. Любимое волнующее время. Молодая зима. Скрипы снега под ногою. Грудь распирала сумасшедшая радость.
Год тому назад он был – никто. Для Людинова, для великого Советского Союза и для великой Германии тоже. Да ведь и для Бога! Митька был пригоден разве что рыть окопы. Человеческая пыль.