Шрифт:
Двоих из этой четверки уже нет в живых.
Следующий разворот – народные комиссары. В школьных учебниках заливают теперь чернилами маршалов Советского Союза, ставших врагами народа: Блюхера, Тухачевского, Егорова. И здесь надо бы закрасить Ежова, Михаила Кагановича, Эйхе, Бермана, Брускина, комиссара флота Петра Смирнова, комиссара торговли Михаила Смирнова, внешней торговли Чвялева и других… Чубарь и Косиор двух месяцев не усидели в креслах.
Рассказ Паустовского хоть и никакой, но интересен тем, что в правительственном номере дан эпизод из жизни дворян, пусть бедных, недовольных, но дворян! Это же сигнал: жизнь вошла в берега. Половодье революции угомонилось… И пожалуйста! Половина правительства – враги.
Подошла Олимпиада.
– Зачем это у вас? – спросил Виктор Александрович.
Пожала плечами, взяла:
– Выброшу в нужник. Но знаешь, о чем все это говорит? Власть Советов незыблема.
– Власть Советов, как и наша страна, – победоносные! – согласился Виктор Александрович. – Уничтожь от греха… Не надо давать повода…
Сам он повода не доверять ему не давал властям.
В канун Рождества ходил в кинотеатр – культпоход лесников устраивал парторг Никитин. Смотрели фильм «Волочаевские дни».
А на другой день после Крещения за ним приехали из деревни Усохи. Не отказал. Женщины в крошечной избушке собрали пятерых ребятишек. И он крестил их. Младшей было три месяца, старшему из крещеных, мальчику, шел девятый год.
Обратно просил везти себя через Манино. Постоял над оврагом, засыпанным снегом. Здесь в землянке жил старец иеромонах Тихон. Когда еще пустынька была не разорена, на горочке возле деревянной церквушки во имя Иерусалимской Божией Матери в келейке ютились матушки монахини.
Было – и нет. Белая пустыня. Еще одна убитая молитва на Русской земле.
Да, повода не надо было давать, но и праздновать труса – не по сану.
Отслужил молебен над святым местом.
В награду кинулся в глаза куст вербы. Крещенские морозы, а верба в жемчужинах. Расцвела.
Сломал несколько веточек. Домой привез, как чудо.
– Я так по весне соскучилась! – касаясь губами живых жемчужин, сказала Нина.
– Осталось февраль пережить! – вздохнула Полина Антоновна. – Доченька, не торопи время. Лучшее все-таки позади, хотя надежды наши – на завтра.
Тетеревиная охота
Дни весенних каникул. Всероссийское бездорожье. Река разлилась – разрезало на половины городок, село. Из деревни в деревню пройти-проехать невозможно. Дороги поплыли, настоящее тесто. По иным улицам ребятня на деревянных корытах Америки открывает.
Алеша Шумавцов вторую неделю каникул жил у папы с мамой в Людинове. К братьям Павлу, Витюшке, Сашке и сестричке Дине заново привыкал, родством душа умывалась.
А вот первую неделю каникул Алеша провел в деревне у бабушки Евдокии.
Алеша на порог: «Здравствуй, бабушка!» А друг сердечный, охота, заждавшись за зиму своего верного приятеля, в окошко заглядывает, птичьими кликами зовет.
Русская весна – птичья, а бабушкин лес – сама сказка – тетеревиное место.
Отец передал Алеше юношескую свою страсть без возврата. Железная дорога время забирает у человека без остатка. Завтракает Семен Федорович до свету, ужинает, когда ночь на дворе, но это он дал сыну ружье в руки. На глухариную охоту сводил. По глухарям ни отец, ни сын не стреляли – глухариные песни слушали.
Шалаши Алеша ставил отменные. В его шалаше тепло, сухо, весной пахнет: травушкой-муравушкой, водой, почками березы. Без шалаша-то весны, может, и больше, но чуда не дождешься.
В то утро заря уродилась светоносная, будто где-то зеркало поставили. А как разлилось розовое по небесам, охотничка сладкая дрема сморила. Всего на мгновенье. Тут чудо и ударило крыльями над шалашом: косач.
Сел близко, хоть не дыши! Сердце в груди громыхает. Громкое сердце досталось Алеше.
Почудилось, на самом краю земли тетерева токуют. Косач молчит, слушает супротивников. Влюблены до смерти, подходи в открытую, стреляй – песня самой жизни дороже.
И – кап! Кап! С берез. То ли слезы, то ли сок из раны.
– Чуф! Чуф! – совсем близко. Еще один косач пожаловал.
– Чуф! Чуф! – со всем великолепием ответил Алешин красавец и пошел гнать незваного гостя.
– Чуф! Чуф! – Песня чужака такая же гордая, непреклонная.
Не разодрались. Принялись токовать, чья песня слаще.
Вдруг один за другим грохнуло два выстрела. И сразу пальба. Вразнобой, поспешная. Было кого стрелять. Алеша смотрел на своего тетерева. Шагах в пятнадцати. Вертит головой, опустя крылья, перепуганный выстрелами. Большой. Опытный. Не кинулся улетать, в воздухе скорей убьют.