Пришлось-таки Алеше набраться смелости и пригласить Шуру прогуляться. Школьник Шумавцов не посмел бы подступиться к Василисе Прекрасной. Другое дело – командир Орел. Орел приказал Сашке Лясоцкому, коли отец его лесник, добыть подснежников.

Сашка подснежники принес. Желтые.

Алеша явился с букетиком к Шуре:

– Нам надо погулять.

Тоня, отпуская сестру, посмотрела на обоих:

– Подходите.

– Чего? – не понял Алеша.

– Подходим друг другу, – сказала Шура.

День воскресный, весна.

– По центру пройдемся.

Шура взяла Алешу под руку. Он было дернулся, но ведь для дела.

– У тебя рука, будто ты гирю тащишь.

– А лицо? – спросил Орел.

– И лицо никуда не годится. Ты же все время отворачиваешься от меня. Противная, что ли?

– Наоборот.

– Под ручку ни с кем не ходил?

– Не ходил. Я гармонист. Мне руки нужны свободные.

Шли молча.

– Уж если мы гуляем, ты разговаривай со мной. Ухаживай.

– Нам надо посчитать машины и орудия. Запомнить, где стоят.

– Цветы, между прочим, редкие. Спасибо. – Шура легонько торкнула Алешу в бок: – А если бы… Ну, просто так… Принес бы цветы?

– Не принес бы, – сказал Алеша правду. – Постеснялся… Вернее, не посмел бы.

– Какие же вы дураки, мальчишки! – У Шуры даже слезы на глаза навернулись. А глаза у нее – ну, не было еще таких на белом свете!

Они прогулялись по улице Фокина, по Первой улице и по Второй.

– Тридцать девять грузовиков! – посчитал Алеша.

Прогулялись по улице III Интернационала.

– Двадцать пять машин, – сказала Шура.

– Двадцать пять. Итого – шестьдесят четыре.

– Пять машин стояло на Красноармейской, пятнадцать – на Московской, еще пять – на Карла Маркса.

– Автоматическая пушка и три противотанковые на III Интернационала, – подводил итог гуляния Алеша, – на Маяковского – зенитка.

В каменных домах – пулеметные гнезда. Все это на дорогах: на Киров, на Букань, на Сукремль, на Войлово.

Шура остановилась у большого дерева.

– Устала.

– Одно плохо: нельзя бомбить, – сказал Орел. – На самых людных улицах – машины.

– Ты целоваться умеешь?

Алеша опустил голову.

– Ты целоваться умеешь?! – рассердилась Шура.

Посмотрел в глаза.

– Минами будем взрывать. На выезде из города. Пусть немцы думают, что это партизаны.

Шура придвинулась, поцеловала мальчишку в губы.

– Ухажер! – Убежала.

Тепло от прикосновения губ не исчезало. И вкус не исчезал. Настоящая лесная малина.

Очередная мобилизация молодого народа для нужд Германии провалилась. Вместо трех сотен набрали сорок человек. А из этих сорока тридцать три сбежали в партизаны.

Старший следователь Иванов по собственной инициативе явился в больницу, допросил врачей и с пристрастием – главную сестру Азарову. Побеседовал с главным врачом Андреевой.

– В поле моего зрения каждый из персонала вверенной мне больницы, – доверилась Андреева Иванову. – Я сама выдаю лекарства, я проверяю расход перевязочного материала. Нарушений не нахожу, но поручиться за кого-либо не берусь. Они все – русские!

– А мы кто? – спросил Иванов.

– Мы – новые люди, верящие фюреру. Я ненавижу хаос существования. Я – за порядок.

Иванов состроил озабоченность на лице:

– Мне было бы интересно посмотреть документацию. Отсев мобилизованных столь велик, что закрадывается подозрение в умысле.

– Больных действительно много, – сухо сказала Андреева. – Германия для здоровых людей. Картотеку вам предоставит Азарова.

Целый день просидел Митька в больнице, просматривая карты больных. Порядок в документации был немецкий.

На другой день, рано утром, старший следователь явился на квартиру Олимпиады Зарецкой.

Это была коммуналка, но привилегированная. Одну комнату занимала Азарова, другую – Зарецкая.

Женщины собирались на работу.

– Вас я не задерживаю, – сказал Митька Клавдии Антоновне. – Я с вами вчера беседовал. А с вами, Олимпиада Александровна, поговорить не пришлось.

– Но меня на работе ждут. Я в операционной нужна.

– Вас заменят.

– Я арестована? Это допрос?

Митька улыбнулся – обаятельный, застенчивый молодой человек.