Шрифт:
– Зато океан синевы! – сказал Митька и достал из кармана пальто серебряные часы на серебряном браслете, с искрами.
– Это тебе, Нина!
Положил часы ей в руки.
– Наверное, дорогие. Серебро.
Митька засмеялся. Зубы белые, лицо милое.
– Тебе? Серебро? Нина, ты себя совершенно не ценишь! Дорогуша моя, это – платина. Возможно, какой-то сплав, но платина. Платина дороже золота. Прими!
Нина, как всегда, зарделась:
– Не возьму! Такие подарки дарят невестам.
– Ну и прекрасно, что невестам.
– Мне шестнадцать лет.
– А мне – двадцать один. Я для тебя старый, что ли?
Нина сдвинула брови и замолчала.
– Мне холодно. Отведи меня домой.
– А цветы? Потерпи пять минут.
Он вошел в калитку деревянного дома. Вернулся быстро, с нарциссами.
– У них есть теплица! Грядка, закрытая рамой. – Митька подал цветы и уже собирался было надеть браслет на руку Нине.
– Убери! Или я брошу цветы.
Шли обратно молча. Возле дома Митька заторопился.
– Мы с тобой могли бы, через какое-то время, разумеется, уехать в Германию, потом перебраться во Францию или в Швейцарию.
– Мне рано замуж, – сказала Нина, поднимаясь на крыльцо.
– Сегодня ветрено. Когда потеплеет, и ты станешь добрей ко мне.
Засмеялся. Поиграл огоньками.
– Это ведь бриллианты.
Уже на другой день, в церкви, на службе, Нина услышала шепот двух женщин:
– Посмотри! На этой девчонке мои часы! Подарок дедушки.
– Тише! – испугалась старшая. Нина узнала в ней учительницу Клавдию Васильевну. – Это родная сестра Иванова. Валентина, кажется.
– Точно, Иванов! Он с этим огромным, со Стуловым, приходил ко мне с обыском. Ничего не нашли, но ограбили.
– Тише! – Клавдия Васильевна отошла от знакомой, словно бы свечку поставить.
Нина тоже зажгла свечу, встала возле сестры Иванова. Браслет был тот самый, с искрами, пускающими длинные синие лучики.
«Хорош подарочек невесте».
Нина вздрогнула, так ей вдруг стало холодно. Вчера Митька ведь очень нравился: Рильке, нарциссы, платина…
Все, что на нем, – награбленное.
Нина вышла из церкви. Ей хотелось плакать. Было стыдно, было горько. И она плакала. Деревья в парке темные от влаги, с голых веточек – тоже слезы. Весна.
Исповедники
Орден боевого Красного Знамени прислали Герасиму Семеновичу Зайцеву в его леса самолетом.
Первый орден в Людиновском отряде. Славный орден. У маршала Буденного, у маршала Ворошилова, у самых любимых героев Гражданской войны – ордена боевого Красного Знамени.
Вот когда сердце заплакало, не прощая разлуки. Радость тогда и радость, если есть с кем ею поделиться. У Герасима Семеновича для себя – треть жизни, две трети – Ефимии Васильевне, супруге ненаглядной, и Лизушке, дочери милой, партизанке смышленой. В войну заигрался. Автомат в руки – тра-та-та-та! Из-за дерева весело палить. Ответные пули сосны принимают. Оставил жену и дочь на заклание.
Герасим Семенович ходил-таки в Думлово. Вокруг да около. Две роты на постое. Своих – ни единого мужика. Вернее, один-разъединый и остался: Ваня Калиничев. И он бы ушел. Да где ему по лесам бегать – слепой. Свет видит, а лица не различит. Немцы его в старосты определили. Лиза под дубом донесение оставила. Ее рукой писано то, что Калиничев диктовал: «Прислано две роты фронтовиков. До десятка пулеметов, есть минометы и огнемет».
Не знал новый думловский староста: фон Бенкендорф отдал приказ арестовать семью партизана Зайцева и в тот же день произвести показательный расстрел.
Волостной старшина Гуков, опередив карателей, прислал Калиничеву своего человека: за семейством Зайцева учинить надзор – главное, чтоб в лес не сбежали.
Калиничев тотчас отправил к Ефимии Васильевне свою мать: не мешкая, пришли Лизу, не то будет поздно. А как прислать? По деревне пройдешь – увидят. Схитрили, матушка Калиничева привезла в санках для козы своей ворошок сена. У Зайцевых, известное дело, сено медом пахнет. Под сеном калачиком – Лиза.
У старосты уже был заготовлен пропуск на имя Веры Апокиной, жительницы деревни Курганье.
Дали Вере-Лизе санки, в санки положили корчагу соленой капусты, крынку соленых грибов и мешочек на три-четыре фунта, отруби вперемешку с просом.
Девочку, сменявшую тапки на еду, пропустили. До Курганья она дошла. А следом слух прилетел – Ефимию Васильевну полицаи расстреляли прилюдно. Искали ее дочь, не нашли.
От греха Лизу отправили из Курганья к другим родственникам – в Черный Поток, совсем иная сторона. В Черном Потоке искать дочь Герасима Зайцева, водившего за нос самого Бенкендорфа, немцы не догадаются.