Шрифт:
И невольно к нему приходит мысль, что, возможно, и его ждет погибель в неведомом краю в поисках пропавшей невесты:
Быть может, нет и мне спасенья!Быть может, на холме немомПоставят тихий гроб Русланов,И струны громкие БаяновНе будут говорить о нем.Боянъ же, братие……своя вещие пръстына живая струнывъскладаше;Они же сами княземъСлаву рокотаху.Добродетельный Финн наставляет Руслана перед дальней и трудной дорогой в Киев со спящей невестой:
Мужайся князь! В обратный путьСтупай со спящею Людмилой,Наполни сердце новой силой,Любви и чести верен будь.…иже истягну умъкрепостию своею.и поостри сердце своегомужествомъ:наплънився ратного духаИ снова поэт обращается к «вещему Баяну», который якобы присутствует на мрачном пиру, устроенном в честь возвращения в отчий дом спящей Людмилы, в вещем сне Руслана:
Князь видит и младого хана,Друзей и недругов… и вдругРаздался гуслей беглый звук И голос вещего Баяна, Певца героев и забав.Строфа, несколько искаженная Гессеном.
Упоминание вещим Финном «кровавого пира» в своем наставлении Руслану явно навеяно соответствующей строфой «Слова о полку Игореве»:
Судьба свершилась, о мой сын!Тебя блаженство ожидает;Тебя зовет кровавый пир;Твой грозный меч бедою грянет».…ту кровавого вина не доста;ту пиръ докончиша хрбриирусичи:сваты полоиша, а самиполегошаза землю РусскуюНабег печенегов на стольный гряд Киев накануне возвращения Руслана после своего чудесного воскрешения явно ассоциируется со стычками половцев с храбрыми русичами:
И день настал. Толпы враговС зарею двинулись с холмов;Неукротимые дружины,Волнуясь, хлынули с равниныИ потекли к стене градской;Во граде трубы загремели,Бойцы сомкнулись, полетелиНавстречу рати удалой,Сошлись – и заварился бой. …половцы идутъ отъ Дона,и отъ моря, и отъ всехъстранъ Рускыя полкиоступиша…А разве неравный бой Руслана с захватчиками не напоминает нам также неравную схватку Буй Тур Всеволода с половцами на реке Каяле?
Смутилось сердце киевлян;Бегут нестройными толпамиИ видят: в поле меж врагами,Блистая в латах, как в огне,Чудесный воин на конеГрозой несется, колет, рубит,В ревущий рог, летая, трубит…То был Руслан. Как божий гром,Наш витязь пал на басурмана;Он рыщет с карлой за седломСреди испуганного стана.Где ни просвищет грозный меч,Где конь сердитый ни промчится,Везде главы слетают с плечИ с воплем стройна строй валится;В одно мгновенье бранный лугПокрыт холмами тел кровавых.Живых, раздавленных, безглавых,Громадой копий, стрел, кольчуг. Яръ туре Всеволоде!Стоиши на борони,прыщеши на вои стрелами,гремлеши о шеломымечи харалужными!Камо, туръ, поскочяше,своимъ златымъ шеломомъпосвечивая,тамо лежатъ поганыяголовы половецкыя.Поскепаны саблями каленымишеломы оварьскыя,отъ тебе,яръ туре Всеволоде!Руслан возвратился в ликующий Киев после славной победы над печенегами, однако ликует Русская земля также и по поводу возвращения из половецкого плена князя Игоря. Что бы это значило? Не здесь ли таится разгадка цели «темного» похода Игорева воинства в половецкую степь? Похоже, что Пушкин догадывался об истинной причине, послужившей поводом для совершения этого похода, поскольку ассоциативно связывает между собой финальные сцены своей поэмы и «Слова о полку Игореве»:
Ликует Киев… Но по градуМогучий богатырь летит;В деснице держит меч победный;Копье сияет, как звезда;Струится кровь с кольчуги медной;На шлеме вьется борода;Летит, надеждой окрыленный,По стогнам шумным в княжий дом.Народ, восторгом упоенный,Толпится с кликами кругом,И князя радость оживила.В безмолвный терем входит он,Где дремлет чудным сном Людмила;Владимир в думу погружен…