Оказалось, что в его новой жизни нужно делать добрые дела.

Оказалось, что делать их очень просто. Оказалось, что когда они сделаны, душу переполняет незнакомое и слезливое чувство гордости за себя.

Афанасьев побежал. Помчался, не чуя ног. Тапки слетели, банки гремели, табуретка больно колотила его по ногам, а у сердца билось другое маленькое сердечко. Пламя, вопли, Луиза, толпа, с каждым шагом все больше от него отдалялись. Чем дальше он убегал, тем восхитительнее становилось чувство свободы.

Кажется, он понял, как должен жить дальше.

Деревня словно вымерла, никто не попался ему на пути.

Даже собаки за заборами не брехали, очевидно, все деревенские жители побежали на пожар, а псы дрожали от страха в своих конурах.

Местное отделение милиции Глеб нашел быстро.

Покосившееся деревянное здание украшала вывеска, прочитать на которой в виду облезлости краски можно было только «или». Но Афанасьев был абсолютно уверен, что это милиция.

За заляпанной стеклянной перегородкой сидел мальчик безусый, но судя по погонам – младший лейтенант. Он пил что-то из большой кружки с надписью «Love» и увлеченно смотрел по ящику нечто чрезвычайно эротическое. Под экранные вздохи и ахи он ритмично покачивался, с каждым разом все больше округляя глаза.

Глеба он не заметил.

Чтобы младший лейтенант отвлекся от зрелища, Афанасьеву пришлось громко погреметь банками.

– Здравствуйте, – сказал Глеб, когда юнец поднял на него глаза. – Я журналист международной газеты «Власть». Меня похитили неделю назад, но мне удалось сбежать.

Сержант поперхнулся и серьезно закашлялся.

Сколько раз Глеб воображал себе эту сцену: он приходит в милицию, говорит, что его похитили, а менты начинают ржать.

Но этот не ржал, он прокашлялся, и теперь смотрел на него выпученными глазами, хлопал куцыми ресницами, а бесстыжие телевизионные девки громко стонали у него за спиной.

– Членом какой международной преступной группировки вы, говорите, являетесь? – спросил младший лейтенант и поставил кружку с надписью «Love» на телевизор.

Афанасьев тяжко вздохнул и покрепче прижал к груди кролика. Потом он поставил табуретку и, неудобно изогнувшись, сел на нее. Банки при этом сильно гремели.

– Я журналист, – терпеливо повторил он, решая больше не заострять внимание лейтенанта на слове «международный». – Меня похитили, я сбежал, а теперь очень хочу попасть домой. Сами понимаете, в таком виде я далеко не уйду. Помогите мне! Я дам вам телефоны, по которым вы сможете связаться с моим начальством, женой и мамой.

– Я?!! – чрезвычайно удивился младший лейтенант. – Зачем?

Бабы стонали у него за спиной надрывно и вразнобой.

– Действительно – зачем? – пробормотал Афанасьев.

– Вы, простите, с повинной? – поинтересовался непонятливый лейтенант.

– Нет, я с кроликом. Вот, решил пересмотреть свои взгляды на жизнь и начал делать добрые дела. Для начала – спас животное от пожара. Как вы думаете, это доброе дело?

– А-а! Так вам пожарные нужны! Вы погорелец! – обрадовался мент и схватился за телефон.

– Я жур-на-лист! – по слогам произнес Глеб. – Меня сначала бандиты похитили, а потом держала в рабстве жительница вашей деревни. Видите, она наручниками к табуретке меня приковала и банки навесила?

– Так все-таки вы бандит! Похищаете людей, кроликов, табуретки и консервные банки. Вам явку с повинной оформить? – совсем запутался глупый мент.

– Слушайте, да позовите вы кого-нибудь, у кого есть уши, глаза и мозг! – возмутился Глеб.

– Это кого? – опять не понял ничего лейтенант.

– Ну, начальство какое-нибудь, что ли, – устало пожал Афанасьев плечами. Рука в наручнике затекла и очень болела.

– Я тута начальство. Я дежурный! Младший лейтенант Ласточкин! – Юнец вскинул к непокрытой голове руку.

Девки в телевизоре совсем потеряли стыд. Лейтенант покосился через плечо на экран.

Афанасьев вдруг сообразил, как разрулить ситуацию.

– Ладно, младший лейтенант Ласточкин, – вздохнул он, – давайте мне бумагу и ручку. Буду писать явку с повинной. Только отцепите банки, отстегните от меня табуретку и сгоняйте во двор за свежей травой. Моему кролику пришло время поужинать.

Через десять минут Афанасьев сидел за столом и под непристойные звуки, несущиеся из телевизора, излагал свою историю на бумаге.