— Прикажете спросить?

Волков недовольно ответил:

— Действуйте согласно собственному плану. Он у вас, надеюсь, имеется?

— Конечно. Сметанина взята под неослабное наблюдение. Ее домашнее и служебное помещения прослушиваются.

— С разрешения прокурора, надеюсь?

— Так точно. И вот что удалось выяснить. — Подполковник Хрустов замялся.

— Говорите.

— К Сметаниной проявляет повышенный личный интерес товарищ Гринько.

— Господи, только этого еще не хватало! — в сердцах воскликнул генерал. — Он ведь в приливе чувств что угодно может ей наговорить.

— Так точно. Уже…

— А вы бездействуете?

— Хочу попросить у вас, товарищ генерал-лейтенант, разрешения объясниться на сей предмет с заместителем генерального конструктора.

— Объясниться? Открыть ему глаза? А что, если Сметанина ни в чем плохом не замешана и не знает о начинке своих часиков? А мы возьмем и очерним ее в глазах человека, которому, может быть, она дорога и который ей дорог? Хорошо ли это будет?

— Не очень, — согласился Хрустов.

— Я сам объяснюсь с товарищем Гринько. Постараюсь это сделать как можно деликатнее. Вы мне, надеюсь, доверите этот разговор, подполковник?

— Так точно. Я как раз сам вас хотел попросить…

Волков задумался.

— А не приходила ли вам в голову, подполковник, мысль, что вся эта лабуда с пожарной машиной, с часами-передатчиком затеяна только для того, чтобы отвлечь наше внимание? Заморочить нам голову. А на самом деле…

— Гостя надо ждать с другой стороны? — закончил фразу Хрустов. — Думаем, кто бы ни пришел, он наверняка выйдет на Сметанину.

— Может, да, а может, нет.

Подполковник, вздохнув, кивнул, признавая шаткость своего вывода.

— Все, что мы можем, это удвоить охрану на полигоне. Я уже запросил подкрепление.

— Насколько я знаю, журналист Грачев лично знаком с предполагаемыми агентами, — заметил генерал.

— Его услуги вряд ли понадобятся: мы располагаем их портретами, отпечатками пальцев и т. д.

— Но они тоже знают его в лицо.

— Конечно, товарищ генерал.

— Если кому-нибудь из агентов удастся проникнуть сюда и он столкнется лицом к лицу с Грачевым, может возникнуть неприятная ситуация.

— Да, его постараются убрать, — согласился Хрустов.

— Ваша задача не допустить этого. И доложите мне через час сводку о поведении предполагаемого противника у наших восточных берегов.

— Есть! Разрешите идти?

Генерал остался один. Но думал он не о журналисте Вячеславе Грачеве, которому угрожала опасность. Другой человек сейчас занимал его внимание. Гринько.

Секретарша доложила:

— К вам по срочному делу заместитель генерального конструктора товарищ Гринько.

«Ну вот, на ловца и зверь бежит», — подумал Волков, и мрачное настроение, владевшее им, еще более усилилось. Он был противником всяческих служебных романов, особенно тех, которые командированные спешат завести на стороне каждый раз, когда оказываются вдалеке от дома. Какая нечистоплотность! А теперь изволь иметь дело с этим ловеласом. Он, видите ли, занят личными делами, в то время как порученное всем им огромной важности дело находится чуть ли не под угрозой провала. Волков готов был провести разговор с Гринько на повышенных тонах.

Но вошедший в кабинет зам генерального был настолько непохож на себя, что Волков попридержал свой язык. Гринько явно растерян, волнение смыло с его лица все краски, он бледен, даже фигура его выглядела не такой внушительной, как обычно.

— Я вас слушаю, Николай Егорович, — сухо произнес Волков.

— Товарищ председатель государственной комиссии, разрешите доложить: пуск в намеченный день состояться не может. По вине конструкторского бюро, — голос его сорвался. Но он выдавил из себя: — По моей личной вине.

— Садитесь, выпейте воды и расскажите обо всем толком.

После того как Гринько закончил рассказ, Волков задал вопрос:

— Сколько вам понадобится времени, чтобы установить другое устройство?

— Установим за неделю. Но еще несколько дней уйдет на наладку, проверку…

— Так. — Генерал-лейтенант задумался. — Вы, надеюсь, понимаете, чем грозит для нас всех срыв намеченного срока запуска?

Гринько сидел, низко опустив голову.

«А он молодец», — с неожиданной теплотой подумал Волков. Сам был инженером и понимал, что возможность осечки при использовании прибора Гринько была ничтожно мала и могла бы вовсе не приниматься во внимание. Гринько тоже, конечно, знал об этом, но промолчал. Не хотел искать себе оправдания.