Шрифт:
Мария Голошубова*
В деревне Маховище первая, выписавшая «Бедноту» на 1923 г., была крестьянка Мария Яковлевна Голошубова.
(«Беднота», 5 января 1923 г.) Был у нас товарец ходкий, Смех над бабьей головой: – Волос – долгий, ум – короткий! – Это голос вековой. Муж, нажравшись самогону, Знал к жене одну лишь речь: «Из-зу-ве-чу… по закону… Ежли дура – не перечь!» Мудрецов таких великих Прежде было – пруд пруди, Все понятий самых диких, Хоть с крестами на груди. Да и крест от дури тоже. Одолей-ка эту тьму. «Не учены, ела те боже! Нам книжонки ни к чему!» «А газеты и подавно. Шут нам в этом баловстве!» «До чего ж мы с кумом славно Напились на рождестве!» Вот деревня Маховище Средь равнины снеговой, – Словно в волчьем логовище, В ней стоял кулацкий вой. Ночь и темень без просвету. Не избушки – ряд могил. Кто ж от сна деревню эту Вещим словом разбудил? Кто, нарушивши обычай, В зиму внес весенний шум? Оказалось: не мужичий А «короткий» бабий ум! «Что нам делать с Марьей этой?!» «Денег куры не клюют?» «Привязалась тут с газетой!» – Мужики, озлясь, плюют. Закуривши козьи ножки, Густо в нос пускают дым. «Поищи другой дорожки. Сунься к дурням… молодым!» Марья билась, не сдавалась. «Ну и черт же!» – «Баба – во!» Наседала, добивалась И добилась своего. В Маховище – шутка ль дело? – Повели там жизнь не ту. «Слышь, в башке, брат, загудело, Как прочли мне „Бедноту“!» «Вот статеечка, к примеру, „О посеве“, прямо шик!» «И охотно дашь ей веру, Потому – писал мужик: Дескать, сеял без кадила, Без кропила, без попов, А земля, где сноп родила, Уродила пять снопов». «Вот она, наука, братцы!» «Говорить на прямоту: Сеешь хлеб – гляди не в святцы, А в газету „Бедноту“!» «Каждый в ей найдеть што-либо!» «Прикопим ума с зимы!» «Ай да Марьюшка! Спасибо!» То же скажем ей и мы.Социал-траурным предателям*
Риск*
(с древнегреческого)
Фалей, лукавый грек, сквалыжный плут-купец. Корил носильщика Демада: «Обол? За этот груз? Опомнись, голубок, Корзина не ахти какая уж громада. Будь я моложе, сам я б снес ее домой, А ты – „обол“! Грабеж прямой! А впрочем, О чем мы зря хлопочем! Не в деньгах, милый мой, Не в деньгах счастье. Я к беднякам привык питать всегда участье, Да, на своем веку, И долгом и суровом, Не одному, брат, бедняку Помог я… добрым словом! Обол, ты говоришь? Бери, мне все равно. Но слово доброе… оно… Э… Как, бишь, звать тебя? Демадом? Корзину снес бы ты, Демадушка, мне на дом, С посудою она с хрустального. Неси, Да не тряси. За бескорыстную услугу Три мудрых правила скажу тебе, как другу». Польстясь на мудрые слова, Простец-Демад себе на спину Взвалил огромную корзину. Пыхтя, кряхтя, едва-едва Под тяжкой ношею волок бедняга ноги. «Фу! – Одолевши треть дороги, Носильщик стал. – Передохну. Вконец устал. Ну, что ж, – открой, Фалей, одно из мудрых правил!» Фалей Демада не заставил Ответа слишком долго ждать: «Демад, не верь тому, кто станет утверждать, Что для рабочего народа Милее рабство, чем свобода». «Вот на! – сказал Демад. – Какой же дуралей Чушь эту утверждать осмелится, Фалей!» Понес Демад корзину дале. «Послушай, милый друг! – Так на втором привале Демаду стал Фалей вещать. – Коль кто-нибудь тебя попробует смущать: Мол, богатеть куда как вредно, – Что только бедняки способны жить безбедно, Не зная ни хлопот, ни риску, ни потерь, Ты этому… не верь». «Благодарим на добром слове, Хотя и это нам не внове!» – Вздохнул с досадою Демад. Пошли опять. Фалей наш рад: «Сюда, Демад… Хе-хе… Вот ты и разумей-ка… Сюда, в переднюю, направо, где скамейка… Ну, что ж ты стал, как пень? Снимай корзину, что ль!» «Постой. Успеется, – гудит Демад в передней, – Делися мудростью… последней». «Изволь, – заегозил Фалей. – Изволь, изволь… Коль скажет кто тебе… Ну, все равно, что скажет… Чего ты смотришь, словно зверь?.. Иной, брат, так тебе распишет да размажет… А ты… не верь…» Тут, изловчившися, Демад плечами двинул Да оземь так корзину кинул, Что только звон пошел от хрусталя вокруг. «Друг, – полумертвому от ужаса Фалею Сказал он, – пусть я околею, Коль ты неправ, любезный друг… Большое за твои три правила спасибо… Слышь? Если скажет кто: в корзине, мол, теперь Есть, кроме битого стекла, еще что-либо, Так ты ему… не верь…» * * *
«Культура старая. Хрустальная лампада». Ну что ж. Культуре – исполать. Но коллективного российского Демада Фалеям нынешним уже не оседлать. «Три мудрых правила»… Подобную мякину Уже не пустишь в ход, чтоб жить чужим трудом. Хоть все «культценности» Демад, согнувши спину, Охотно понесет, но не в Фалеев дом, А в дом свой собственный, который, по фасаду Судить, Фалеев был, но перешел к Демаду! Махровые цветы*
Сотрудник «Воронежской коммуны» «пропечатал» начальника уголовного розыска города Задонска, некоего Белых. Белых, встретив этого сотрудника, набросился на него: «Ты што, мать твою, пишешь про меня?.. Посидишь в тюрьме, так лет пять писать не будешь…»
(См. «Известия ВЦИК», 19 янв.) Самодуров вроде Белых Развелось у нас – беда! Много их, ребяток смелых, Ждут сурового суда. Вот они орут площадно: «Упеку!.. Сгною!.. Мал-чать!» Раскрывай их беспощадно, Пролетарская печать! Посвящаю эти строчки Всем собратьям по перу: – Присылайте мне «цветочки», Я в «букет» их соберу. Сволочь каждую отметим, Воздадим ей «похвалы», Чтоб потом букетом этим Подметать в тюрьме полы!Социал-болонки*
* * *
Собачек комнатных, товарищи, видали? Породистые есть, носящие медали. Впридачу блеска их собачьей красоте Им вяжут бантики на шее и хвосте И проманежиться на свежем ветерочке Их водят барыни на шелковом шнурочке. Вот Вандервельде! В нем болонку узнаю, Которая медаль и бантики носила. Так допустимо ли, чтоб барыню свою Такая стерва укусила?! На фронте победном*
Ко дню присяги в 15-й Сивашской дивизии грамотность будет доведена до 100 проц.
(«Правда», 27 янв. 1923 г.) Опять – прорыв и одоленье. Бойца неграмотного нет! Орлам сивашским поздравленье И мой восторженный привет! Враги, дивясь такому чуду, Завоют: «Дети – не в отцов!» А я с двойным усердьем буду Писать для этих молодцов. Дорогу пламенным идеям! Какая радость жить, борясь, И с новым красным грамотеем, Евтеем, Силою, Авдеем, Держать упроченную связь!