Шрифт:
«Нет, не придет, не воскреснет».
Дала перебой и затихла. Совсем замерла ожиданьем… А с нашего берега звонко неслось:
«Мы снова, мы снова идем. Мы прямо с работы, мы с душных заводов, чумазые, с шахт и из темных подвалов. И прямо на светлый пир».
Светало… На замках тревожно играли и бились ночные огни.
А по небу шла, расходилась, как вольная песня, заря, то тихо верха облаков зажигала надеждой, то дерзким пожаром рвалась, огнем обнимала холодное небо.
Идем мы и дышим мятежной отвагой.
Просятся, рвутся, летят и поют переливы восторженных слов.
Мы идем! Нам нельзя не идти; встали мрачные тени недавно разбитых бойцов; поднялися живые преданья былого – сраженные раной отцы.
Мы за ними.
Совсем впереди, и сильней, и отважней, чем мы, зашагали пришедшие в жизнь молодые борцы.
А вот наши подруги – друзья по станку.
В руках они счастье свое дорогое – детей принесли. И смотрите: от груди едва оторвался ребенок, а делает радостный взгляд к небесам, вольные всплески ручонок, к новому миру он рвется.
Идем, и бежим, и несемся громадой своей трудовой.
Нас ничто не страшит: мы пути по пустыням, по дебрям проложим!
По дороге – река… Так мы вплавь! По саженям… отмахивать будем и гребнистые волны разрежем.
Попадутся леса… мы пронижем и лес своим бешеным маршем!
Встретятся горы… До вздохов последних, до самых отчаянных рисков к вершинам пойдем. Мы возьмем их!
Мы знаем, – заколет в груди… Но великое с болью дается.
Для великого раны не страшны.
До вершин доберемся, возьмем их!
Но выше еще, еще выше! В победном угаре мы с самых высоких утесов, мы с самых предательских скал ринемся в самые дальние выси!
Крыльев нет?
Они будут! Родятся… во взрыве горячих желаний.
О, идемте, идем!
Уже в прошлом – осенняя, дикая, пьяная ночь. Впереди – залитая волшебною сказкой, вся в музыке тонет, вся бьется, как юное счастье – свобода.
Идем!
Машина
Гудки*
Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах, это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего.
Мы когда-то работали в убогих мастерских и начинали работать по утрам в разное время.
А теперь, утром, в восемь часов, кричат гудки для целого миллиона.
Теперь мы минута в минуту начинаем вместе.
Целый миллион берет молот в одно и то же мгновение.
Первые наши удары гремят вместе.
О чем же поют гудки?
– Это утренний гимн единства!
Ворота*
Я целый год вас не видал. Дрожу и бегу к вам, черные трубы, корпуса, шатуны, цилиндры.
Готов говорить с вами, поднять перед вами руки, воспевать вас, мои железные друзья.
Я полон утра, солнца, я в золоте юности, передо мной без конца несется чудесное.
Иду на завод, как на праздник, как на пиршество.
Рабочий город залит, утонул в лучах. Ночная тьма плавится, и льется лавина, море, обвалы огня. – Пышущий, пылающий завод.
Линия корпусов послала огни в поле, к оврагам, зажгла холодную росу тысячами бисера.
Привесные фонари пробудили дремлющие болота. Вчера еще немые, они движутся, говорят, в осоках льется шепот светлых сказок.
А с башни прямо вдаль огненно-белая струя, как брызги раскаленного металла, как застывший выстрел, пронзила лес. В лесу заходили шальные тени, птицы подняли небывалый гвалт и бурлят, как люди на митинге; молодые голоса запели весеннюю песню, вдаль понеслось цоканье дизелей; это аплодисменты перед открытием занавеса, дороги загудели октавами подземного ропота… Вырвались сирены и сотней завыли над городом; вот-вот вырвется еще новый свет, необъятный, невиданный, невообразимый свет, свет!
Черным водопадом ввергается в заводскую пасть народ. Силачи-ворота без страха, не мигая, берут, все глотают, глотают.
Сотня… другая… третья…
Тысяча…
Другая…
И еще… и еще…
Мы на дворе.
– Осеняющая сила железа!
Только вошел, и уже полонен, покорен, закован весь без остатка стихией грома, движения, света.
Воздух гремит и восторженно стонет. Железная душа завода пронзила толпу. Грудь загудела металлической дрожью. В корпусах началась грузная возня. И все тяжелее, все громче.