Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:
– Легки на помине! – весело сказала маленькая кудрявая барышня с лицом хорошенького мальчика.
– Любопытно, что интересного нашлось сказать обо мне, – лениво молвил Логин.
– Как не найтись! Вот Анатолий Петрович рассказывал…
– Ну, это шутка, – заговорил было Андозерский.
Клавдия удивленно посмотрела на него. Андозерский сконфуженно повернулся к подошедшей служанке и взял апельсин. Он сейчас же подумал, что апельсин велик и что напрасно было брать его. Ему стало досадно. Клавдия спокойно продолжала:
– Рассказывал, что члены вашего общества должны будут давать тайные клятвы в подземелье, со свечами в руках, в белых балахонах, и что им будут выжигать знаки на спине в доказательство вечной принадлежности. А кто изменит, того приговорят к голодной смерти.
Логин засмеялся коротким смехом. Сказал:
– Какая невеселая шутка! Что же, впрочем, мысль не дурна: одну бы клятву следовало брать, хотя почему ж тайную? Могла бы это быть и явная клятва.
– Какая же? – спросила Клавдия.
– Клятва, – не клеветать на друзей.
– Ну вот, я ведь шучу, – беспечно сказал Андозерский.
– Заешьте клевету сладким, – сказала Клавдия.
Указала Логину на девушку, которая держала перед ним поднос с фруктами.
Логин положил себе на блюдечко очень много, без разбору, и принялся есть. Тонкие ноздри его нервно вздрагивали.
В соседней гостиной тихо разговаривали Мотовилов и исправник. Мотовилов говорил:
– Шибко не нравится мне Логин!
– А что? – осторожным тоном спросил Вкусов.
– Не нравится, – повторил Мотовилов. – У меня взгляд верный, – даром хаять не стану. Поверьте мне, не к добру это общество. Тут есть что-то подозрительное.
– Сосьете, енондершиш, – меланхолично сказал Вкусов.
– Поверьте, что это только предлог для пропаганды против правительства. Надо бы снять с этого господина личину.
– Гм… посмотрим, подождем.
– Он, знаете ли, и в гимназии положительно вреден. К нему ученики бегают, а он их развращает…
– Развращает? Ах, енондершиш!
– Своею пропагандой.
– А!
Хитрое и пронырливое выражение пробежало по лицу Мотовилова, словно он внезапно придумал что-то очень удачное. Он сказал:
– Да я не поручусь и за то, что он… кто его там знает; живет в стороне, особняком, прислуга внизу, он наверху. У меня сердце не на месте. Вы меня понимаете, вы сами отец, ваш гимназист – мальчик красивый.
– Да вы, может быть, слышали что-нибудь? – спросил Вкусов с беспокойством.
– Не слышал бы, так не позволил бы себе и говорить о таких вещах, – с достоинством сказал Мотовилов. – Поверьте, что без достаточных оснований, понимаете, – вполне достаточных! – я бы не решился…
– О чем шушукаетесь? – спросил подходя Баглаев. Мотовилов отошел.
– Да вот о Логине говорим, – печально сказал исправник.
– А! Умный человек! Надменный! Все один! Он, брат, нас презирает, и за дело; мы свиньи! Впрочем, он и сам свинья. Но я его люблю, ей-богу, люблю. Мы с ним большие друзья – водой не разольешь.
Вкусов задумчиво смотрел на него тусклыми глазами, покачивал головою и шамкал:
– Се вре! Се вре!
Глава шестнадцатая
Логин искал, куда бы поставить опорожненное блюдечко, и забрел в маленькую, полутемную комнату. Тоскующие глаза глянули на него из зеркала. Досадливо отвернулся.
– Дорогой мой, какие у вас сердитые глаза! – услышал он слащавый голос.
Перед ним стояла Ирина Авдеевна Кудинова, молодящаяся вдова лет сорока, живописно раскрашенная. У нее остались после мужа дочь-подросток, сын-гимназист и маленький домик. Средства были у нее неопределенные: маленькая пенсия, гаданье, сватанье, секретные дела. Одевалась по-модному, богато, но слишком пестро (как дятел, сравнивала Анна). Бывала везде, подумывала вторично выйти замуж, да не удавалось.
– Что ж вы, мой дорогой, такой невеселый? Здесь так много невест, целый цветник, одна другой краше, а вы хандрить изволите! Ай-ай-ай, а еще молодой человек! Это мне, старухе, было бы простительно, да и то, смотрите, какая я веселая! Как ртуть бегаю.
– Какая еще вы старуха, Ирина Авдеевна! А я очень веселюсь сегодня.
– Что-то не похоже на то! Знаете, что я вам скажу: жениться бы вам пора, золотой мой.
– А вам бы всех сватать!
– Да право, что так-то киснуть. Давайте-ка, я вас живо окручу с любой барышней. Какую хотите?