Я быстро обернулся и действительно увидел здоровенного бритоголового негра с татуировкой на макушке. Такого поворота событий я, честно признаться, не ожидал.

Негр, одетый во вполне приличный костюм белого цвета, подошел к Анжелке и, не обращая на меня внимания, принялся ее целовать чуть ли не взасос.

— Соскучился по мне, черномазенький? — ласково пропела Анжелка, когда Мбола оставил ее в покое и уселся на соседний стул.

— Я тебе скучать! — выдохнул нигериец, доставая здоровенный складной нож из кармана и отхватывая им от жаренного на вертеле барашка заднюю ляжку.

«Все-таки дикарь и в цивилизованном мире останется дикарем, несмотря на все его образование», — подумал я, внимательно наблюдая за Мболой.

— Проголодался, котик? — продолжала тем временем мурлыкать «шоколадка».

— А-мня… — ответил ей Мбола, вгрызаясь в сочное мясо.

— Ну кушай, кушай, маленький! Только не подавись… Тут тебя мужик какой-то дожидается.

— А?.. — в первый раз с интересом взглянул на меня Мбола.

— Я от Браслета, — начал я излагать свою липу. — Он очень хочет с тобой встретиться! Только все никак не получается. Но я вас обязательно познакомлю!

Мбола, бросив недоеденный кусок обратно в блюдо с барашком, пристально уставился мне в лицо.

— Почему сам не здесь? — спросил он, вытаращив зенки.

— В другой раз, если мы договоримся, придет он сам.

— Мы договоримся! — быстро сказал Мбола. — Да! Сейчас кушать!

— Спасибо, я уже сыт, — поблагодарил я.

— Кушать! — повторил нигериец. — Очень много кушать!

Мне ничего не оставалось делать, как пообедать еще раз…

Во вторник утром Гвоздь проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.

— Вставай скорее! Ты завтрак проспал… И еще! Тебя вызывает в свой кабинет «генерал-прапорщик»! Слышишь?

Приоткрыв глаза, Гвоздь обнаружил рядом с собой Петровича, продолжавшего зудеть над ухом, как нудный противный комар:

— Ты хоть помнишь, что вчера натворил? Это ж надо до такого додуматься! Приполз после отбоя на карачках. Морда побитая, пальто порвано. И нет бы молчал и сопел в две дырочки, а то начал выступать и все не по делу. Орал во всю Ивановскую, что несправедливости не потерпишь! Что уроешь всякую падлу, которая только тебя охмурит… Потом полез целоваться с бабой Феней — санитаркой. Вчера ее смена была. Кричал при этом, что таких красоток в жизни не видывал. Гвоздь, побойся Бога, ей же за восемьдесят перевалило!.. Это же полный перевердон! Потом сцепился с дежурным врачом. Чего ты с ним не поладил, с Сидоровичем? Хороший мужик, не вредный. Но вчера ты его достал. Он приказал влить в тебя целый тазик марганцовки для отрезвления, только после этого ты, когда проблевался, несколько поутих и пошел спать… Гвоздь, где это ты вчера так нажрался?

— Места надо знать… — буркнул Гвоздь, с трудом поднимаясь с кровати. Голова у него просто раскалывалась, к тому же саднило правую сторону лица от «асфальтовой болезни». — Опохмелиться нет?

— Иди к Нине Самойловне, дурик, там тебя опохмелят! — хмыкнул Петрович.

— Ну и что теперь будет? — поинтересовался Гвоздь, осторожно ощупывая ссадины на лице.

— А ты не знаешь? — издевательским тоном спросил Петрович. — На свободу с чистой совестью и с вещами…

— Думаешь, выгонят?

— Даже не сомневаюсь!

— Эх, жизнь моя жестянка! Я ж еще не отдохнувший… У меня еще около недели «отсидки». Не, так нельзя!..

Нина Самойловна встретила Гвоздя в своем кабинете мрачнее тучи.

— Что это вы себе позволяете? — вопросила она, поигрывая длинным резиновым жгутом для остановки кровотечений, как плеткой. — Уехали без спроса в город, вернулись после отбоя, оскорбили бабушку… Как это прикажете понимать?

— Виноват, — начал соображать Гвоздь. — Вчера, кажется, день рождения младшенькой отмечали… дочки!

— Да? — несколько смягчилась Нина Самойловна. — И сколько ей стукнуло?

— Да ить, разве их, женщин, поймешь! — пожал плечами Гвоздь. — Они ж молодеют с каждым годом, а мы, мужики, только старимся…

— Это верно, — совсем оттаивая, произнесла «генерал-прапорщик». — И все-таки я вас обязана предупредить, что это в последний раз. Больше никаких поблажек от меня не дождетесь. Я женщина очень мягкая и отходчивая, но позорить санаторий всяким там пьяным вахлакам не позволю! Зарубите это на своем красном пропитом носу!

— Нина Самойловна, я вас очень уважаю, — начал заводиться Гвоздь, считавший, что его упрекают в алкоголизме совершенно напрасно, — но я почти совсем не пью. Другие пьют куда больше, и им все сходит с рук.

— Да? — прищурилась главврач. — И кто же эти другие? Фамилии, имена, клички — живо!

— Да нет, это я так, образно выражаясь, — пошел на попятную Гвоздь. — Или вот вы обвинили меня в нарушении режима, а ведь другие нарушают чаще и больше. Взять хотя бы Кирпича… э-э, Лященко из нашей палаты. Так он же вообще сутками пропадает где-то на стороне, пьет почем зря. Ему, выходит, можно, а мне нельзя, так, что ли?