И я буду доступен вам теперь совсем иначе: вы сможете просто садиться рядом и задавать свои вопросы. У кого будет вопрос,тот сможет его задать, потому что сейчас вы уже достаточно зрелы — нечего бояться,что ваш вопрос окажется нелепым. Но даже если и так, то вреда от этого не будет никакого, потому что я никогда не помню, о чем вы спрашиваете! Я просто отвечаю тем, что у меня есть. Независимо от вопроса, мой ответ обязательно для вас будет важен и полон смысла.

Мне хочется, что теперь за раз ко мне приходило человек двести. Вы будете сидеть прямо вокруг меня,и тогда между нами установится более близкая,более интимная связь. А то когда собираются десять или двадцать тысяч человек, то мне даже лиц ваших не различить,да и вы меня с трудом видите. Вы вроде бы присутствуете, но что это за присутствие?

Так что, новое место, по моим планам, будет просто моей резиденцией, вмещающей две сотни человек, которые просто будут сидеть возле меня на лужайке или еще как-нибудь. Нам не будут нужны никакие формальные приготовления — наши беседы будут совершенно произвольными. Если же вопросов не будет, будем сидеть в тишине. Если кому захочется потанцевать, пусть танцует; кому-то захочется поиграть на флейте, пусть играет, а мы послушаем. Это будет больше похоже на простое общение. Все будет совсем по-другому.

Так что, езжай обратно и передай всем, чтобы рассредоточились, чтобы не забивали свои головы ненужными проблемами и финансовыми неурядицами. Каждая крупная коммуна должна обанкротится. Так пускай же поторопятся! Раз уж суждено обанкротиться, так пусть это произойдет побыстрее! Пускай люди разойдутся, рассеются и освободятся.

Небольшие, интимные группы... без управляющих, без координаторов. Никого не нужно спрашивать, можно ли делать то-то или нельзя — каждый маленький центр должен быть автономным.

Я полностью за свободу. Как я могу позволить, чтобы вами управляли, понукали, чтобы вас к чему-то принуждали? Это уже и так причинило мне немало страданий.

Виреш не слушался указаний международного комитета, который управлял всеми коммунами и центрами — он поступал по-своему, обособлено, он не вписывался в общие рамки, и поэтому его общество было распущено. Оно не могло больше существовать под моим именем. И таких ситуаций было множество: закрывались общества, закрывались целые коммуны и все только потому, что они ослушивались, не выполняли приказы и делали все по-своему. Мне это все очень надоедало — с каждым днем все больше.

В общем, я не хочу,что все это снова повторилось. Будьте совершенно свободны. Я же всегда открыт. И мои люди обладают достаточным разумом — они вполне могут найти средства, чтобы приехать ко мне на пару-другую месяцев в году и быть со мной... или на более долгий срок, если они смогут это себе позволить.

Я чувствую, что так во всем этом будет больше смысла. И надо мною не будут довлеть... ведь я не хочу никому делать больно, потому что тогда это в ответ ударяет и по мне. Я буду последним человеком, кто скажет Вирешу: «Закрывай свое общество». И он знает это. Но люди, получившие власть, без конца ныли мне в ухо; они поставили перед собой задачу достать меня, чтобы я закрыл общество Виреша. Если бы я их не послушал,они бы затеяли какую-нибудь другую пагубную возню.

В конечном счете все к тому и свелось. Шила очень не хотела, чтобы я снова заговорил, потому что если бы я заговорил, то она тут же потеряла бы свою значимость. Пока я молчу, она меня представляет, и любое ее слово автоматически становится святым. Если же я говорю сам, и вы можете напрямую задавать мне вопросы, то ее фигура теряет весь свой вес, который она накопила за четыре года.

Так что, она убеждала меня не говорить, но поскольку я начал говорить, она параллельно начала свою подрывную деятельность в коммуне. Она сделала все возможное, чтобы коммуна не смогла выжить в случае ее ухода. Уезжая из коммуны,она даже не позаботилась о питании для санньясинов на последующие дни; она перестала закупать продукты и все необходимое за пятнадцать дней до своего отъезда и уехала она ровно тогда, когда все запасы иссякли.

Я послал ее в Индию поискать место в Гималаях, потому что еще за год до всех событий я сказал ей, что назревает большая битва с властями... четыреста санньясинов уже тогда были задействованы в юридической волоките — какая глупость! Эти люди приехали медитировать, а не становится юристами и адвокатами и всяким прочим в таком духе. Этим они могли заниматься где угодно. Они и занимались этим всю свою жизнь и приехали они в коммуну, чтобы как раз обо всем этом позабыть! И теперь они снова оказались в той же ловушке.

Если уж все это назревало, то прежде чем дело приняло бы резкий оборот, лучше было бы... потому что власти все чаще и чаще поступали не по закону, и это был явный знак, что скоро они сорвутся. Победить нас законно они не могли — в судах все дела мы выигрывали. И если власти проигрывают дело в суде, то это больно бьет по их престижу. Что бы вы сделали, если бы все время проигрывали в суде? Вы бы стали изводить ваших противников. Если суд все время против вас, то вы начинаете действовать незаконно.