Охотников до ее прелестей даже в армии было немного, но мой отец-командир что-то разглядел в этом черном лебеде и заставил меня писать ей стихи. Я с ним торговался, требуя для вдохновения тушенку, иногда удавалось вырвать сгущенку, но только в особые дни — 8 Марта и на Пасху.

Стихи он переписывал своей рукой, капал в конце несколько капель одеколона «Шипр», и я, как Сирано де Бержерак, нес послание в секретную часть.

Полковник хотел завалить ее на 23 Февраля, но не вышло из-за дежурства в округе, на 8 Марта помешал нарыв на шее. Все должно было решиться в ее день рождения, 10 июля.

Я тоже готовился к этому дню, договорился с писарем строевой части, что он поздравит Свету с днем рождения подарком от полковника, коллега халяву любил и подписался.

Десятого я передал коллеге пакет возбужденного полковника, с шампанским, конфетами и духами, и он пошел в секретную часть поздравлять недевушку.

Его приняли по-царски: она обрадовалась и шампанскому, и сержанту, которого давно хотела, но боялась просить, сержант бухнул шампанского, умял полкоробки конфет и стал готовиться к отходу на свое место, но тут в дверь решительно постучал полковник и потребовал встречи с любимой.

Светлана бросилась на шею сержанту и увлекла его в положение лежа. Полковник стучал, его не пускали — у него не было допуска в секретную часть, где его птица билась в силках другого охотника.

Они выпили еще за ее молодость и красоту — это была, конечно, гипербола, но удары в дверь разъяренного полковника только распаляли страсть. Полковник бил в дверь, а Света демонически смеялась над лжепоэтом. Она опять стала терзать сержанта строевой части, он не роптал — понял, что попал в непонятное, и расслабился.

Полковник пролетел мимо меня, как снаряд, и уехал домой, не подозревая, кто режиссер этого шоу. Я торжествовал, еще раз убедившись в том, что поэт в России больше чем поэт. Пишите стихи, и вы поимеете своих врагов, прямо или косвенно.

С собаками у К. в жизни не складывалось, не любили они его, да и он их не жаловал. Стая бродячих псов, вылетающих из подворотни, одинаково пугала его, как и крохотная шавка на руках оборзевшей хозяйки, готовой порвать любого, кто косо посмотрит.

«Трудно любить человечество, — вздыхал К., — а уж собак — это уж слишком». Весь день приходили сообщения от женщины, страдающей по нему, как по живому богу, в них были слова любви. Казалось бы — делай с ней что хочешь, а не хочется.

Хочется любить суку и тварь, мерзкую, холодную и тупоголовую. Терпеть, юлить, заискивать, искать интонации и подтекст в словах, где все фальшь и неправда. Что же так манит к сукам и тварям нормальных людей, вовсе не мазохистов?

Кажется, люби тех, кто любит тебя, купайся, растворяйся в любящем облаке, утони в сладком омуте. Нет, нужно в очередной раз вступить в следующий ком дерьма и ходить в нем по уши. Сутками искать смысл там, где ничего нет и быть не может. Нет в этом омуте ни глубины, ни родниковой чистоты, ни серебряных струй — есть речка-вонючка, и ты плывешь в ней, гребешь своими руками и в конце концов тонешь, так в очередной раз и не поняв, что опять вляпался. Но каждую ночь и каждое мгновение ты ждешь звонка от этой твари, а она не думает звонить — не по умыслу, не ради желания больнее уколоть или ужалить, просто забыла телефон на работе, или закончилась зарядка, или просто уму непостижимые причины: спала, болела нога, была в бане.

А так хочется услышать хриплый и простуженный голос, желанный и такой равнодушный, простое слово «привет», и ты уже скачешь, как ребенок, получивший конфетку, и готов по первому требованию бежать, не разбирая дороги, разбивая колени и голову, и целовать эту тупоголовую, мерзкую, отвратительную тварь, холодную суку и чудовище, такое родное рыжеволосое чудо.

Сергеев жил в маленькой квартирке на набережной, в спартанской обстановке и в стерильной чистоте. Страсть к порядку у него была болезненной, он выгнал первую жену лишь за то, что та чистила картошку на обеденном столе, не подложив газету. Она ушла, ничего не поняв до сих пор, стала лесбиянкой и вообще не готовит.

Распорядок дней недели у Сергеева был железнее тюрьмы строгого режима: понедельник — день личных переживаний, вторник — преферанс с компанией друзей студенческой поры, среда — стирка и уборка, четверг — секс с приходящей Ниной, строго с семи до десяти. Сначала ужин, потом прелюдия, всегда одна и та же: он сажал ее голую на телевизор, и она сидела с раздвинутыми ногами, а он смотрел на нее вместо программы «Время» — вот такой затейник, бляха-муха. Если у него возникало дополнительное желание после десяти, он не продолжал, заканчивал свидание, не нарушая заведенного порядка. Нина уходила, он готовился ко сну и засыпал на правом боку, следуя рекомендациям своего врача не нагружать сердце.

В пятницу он устраивал ужин с друзьями и их женами, всегда с водкой, жареными курами и пением под гитару песен КСП (туристские песни про туман и запахи тайги), пел он плохо, играл еще хуже, но старался, и все терпели, как интеллигентные люди, потом он рассказывал анекдоты, которые много лет собирал и записывал — их накопилось не один десяток, он разработал форму записи, систематизировал их по разделам: про евреев, про Чапая и так далее. Анекдоты по записной книжке слушать было невыносимо, потом все уходили, Нина садилась на телевизор и после ехала в метро, надеясь когда-нибудь остаться у него навсегда.