И де Шу рванул с высокого старта, сначала по наклонной поверхности, соединявшей глубокую часть бассейна с мелкой, а затем прыгнул вверх — мышцы и кости завопили от дикой боли. Растерявшийся Джу слишком поздно схватился за менее своенравное оружие — когда Кемп уже оказался на бортике бассейна. «Кольт-питон» громогласно рявкнул, но де Шу в нырке разминулся с пулей, выдрал револьвер из руки Джу, сломав тому указательный палец, а ещё через секунду завершил схватку пулей в лоб недомерка.

Отбросил «кольт» в сторону и с наслаждением прикоснулся к рукояти всё ещё висящего в воздухе Меча:

— Здравствуй, дорогой…

Артефакт напоминал сейчас сильно расстроенную скрипку — звучит, но концерта не сыграешь, — однако старого владельца слушался, а это главное. Всё остальное поправимо.

— Я по тебе соскучился… — Кемп осторожно провёл пальцами по лезвию, после чего посмотрел на мёртвого «родственника».

«Кирюша?!»

Дурацкая привычка бить насмерть сыграла с рыцарем злую шутку.

Торнадо стоял на просёлочной бетонке, тянувшейся между двух рядов берёз, держал Меч обеими руками и орал, дерзко задрав голову к небу:

— Я главный! Я номер один!! Я властелин мира!!

Он чувствовал, как хлещущая из Меча сила переполняет его, но не понимал, что она же и убивает.

Ему было хорошо.

Прикончив Красных Шапок, Торнадо окончательно запустил процесс, с которым не смог бы совладать, даже имея представление о его природе. Образно говоря, он пытался подставить стакан под ревущий водопад, уверенный, что напьётся вдосталь. Стакан был выдран из рук и разлетелся на мелкие осколки.

Торнадо горел.

Горел в полном смысле слова — заживо и изнутри, без видимых глазу дыма и пламени. Горел, но не чувствовал этого в диком экстазе победы. Тончайшие струйки пара вырывались из пор — он не замечал; кожа высыхала, становилась ломкой, потом лопалась, покрывалась трещинками — не видел.

Торжествующие крики стихли, лишь когда обуглились лёгкие и трахея, но даже тогда Торнадо не заметил смерти. Ему показалось, что он воспарил над землёй в коконе чистой энергии и его громогласное ликование сотрясает мир до самых основ.

Торнадо умер. Но умер властелином.

Под берёзами стоял осиротевший байк и валялись тела Красных Шапок. Рядом тонкий слой мелкого пепла повторял контур человека, вытянувшего вперёд руки. Бесплотные, сотканные из пепла пальцы до сих пор смыкались на рукояти Меча. А алый самоцвет на его рукояти пылал: процесс не завершился, энергия искала выход, искала хозяина…

И в этот момент Меча коснулась рука Джу.

Прочитавший тысячи книг недомерок знал, как не повторить судьбу испепелённого дурачка, и поспешил к ближайшему месту, где побочные эффекты инициации не грозили сожжением заживо — к невысокому каменному холму, наречённому одним из местных жителей Чёртовым Курганом…

«Очень хороший специалист» — профессор и доктор медицинских наук Нейман — Свете не понравился. Был он немолод, лет шестидесяти на вид, и весь какой-то… безукоризненный.

Безукоризненная стрижка, волосы, чёрные когда-то, сейчас отливали благородной сединой. Безукоризненно сидящий костюм под распахнутым белым халатом. Безукоризненно повязанный галстук. Безукоризненная улыбка, свидетельствующая, что на визитах к стоматологу профессор не экономит. И всё-таки что-то с ним было не так… Что-то настораживало, что-то отталкивало… Но что именно, Света никак не могла понять.

Разумеется, он был безукоризненно вежлив и ни разу не усомнился в Светином психическом здоровье. Но ведь проблемы случаются и у здоровых людей, даже у него, профессора Неймана, так почему бы им, двум совершенно здоровым людям, не побеседовать о досадной ерунде?

Света держалась настороже, была скована, сразу же мысленно затабуировав целый ряд тем, поскольку понимала, что, если рассказать о том, что в действительности случилось с ней под землёй или возле колбы с «монструзом», она останется здесь навсегда. Или на долгие годы.

Но Нейман знал своё дело. Разговор вообще не касался недавних событий, никаких — профессор зашёл издалека, с детства Светы. Нейман держался благожелательно, вопросов с подковырками не задавал, ответы слушал внимательно, и Света постепенно расслабилась, тем более что никаких запретных тем в её детских воспоминаниях не было.

Потом беседа плавно свернула на более зрелые годы. Света отвечала столь же охотно, пока не сообразила вдруг, куда клонит профессор.

Очень захотелось сказать: «Да, да, всё именно так и было: когда родители погибли в автокатастрофе, я осталась одна, совсем одна в целом мире в двадцать лет, одна в пустоте, и лихорадочно искала точку опоры, и залетела от случайной связи, а затем выдумала себе мужа и сама поверила, что он действительно был. Но теперь я всё поняла, всё осознала, профессор, благодаря вам. Короче говоря, исцелилась, и мне пора домой. Можно я пойду?»