Пикардия была в основном областью аграрной экономики, но постепенно тут вырастали и города. Они вступали в борьбу с феодальными сеньорами за автономию (восстание Ланской коммуны и др.) и зачастую ее добивались (Нуайон — около 1110 г., Аббевиль — около 1184 г., Сен-Кантен — в 1195 г. и т. д.) [18] . В Амьене, главном городе Пикардии (в начале XII в. он занимал площадь всего в 10 га, а его стены тянулись лишь на 1300 м), получало все большее распространение сукноделие. В начале XIII в. амьенские сукна уже продавались на шампанских ярмарках и даже экспортировались в другие страны (например, в Италию). Развитие городов, ремесел и торговли сказалось и на сельском хозяйстве, которое стало интенсифицироваться: в некоторых районах, в частности в окрестностях города и аббатства Корби, начали возделывать масличные культуры, красители; здесь применялись водяные мельницы [19] . Сельское хозяйство требовало применения труда земледельцев различного хозяйственного профиля. И если раньше владетельные сеньоры набирали свои дружины из всего свободного населения деревенской округи, то теперь воинская служба превращается в постоянное занятие строго определенного круга семейств: они поэтому легко приобретают и поместья и титулы. Социальный статус milites упрочивается. Но хотя дистанция между nobiles и milites со временем сокращается, хотя происходит сближение военной аристократии обоих уровней [20] , все же большинство miltes остаются на низших ступенях феодальной иерархии. Это обстоятельство само по себе питает в их среде перманентное недовольство знатью.

Земельная собственность, пожалованная семейству Клари, не могла обеспечить ему сколько-нибудь значительных доходов [21] . Правда, Пикардию пересекали торговые дороги, по которым направлялись обозы английских и фламандских купцов, везшие в южные и западные провинции Франции шерсть, зерно, ткани. Однако milites вроде Клари не извлекали каких-либо выгод из этой торговли. Кормившим их «ремеслом» являлось военное дело.

Неудивительно, что естественным развлечением для рыцарей, живших в этом узком провинциальном мирке и связанных главным образом с воинской службой, были ратные состязания, турниры, праздники, которые время от времени устраивались и в резиденции сеньора Пьера Амьенского — Виньянкуре (в 4,5 км от Клери-ле-Пернуа).

Вести о подготовке нового крестового похода, о проповеди Фулька из Нейи, призывавшего всех «верных» облачиться в доспехи с изображением креста, получили поэтому широкий отзвук среди пикардийского рыцарства. Оно не участвовало ни в Первом (1096—1099 гг.), ни во Втором (1147—1149 гг.) крестовых походах [22] : milites не могли тогда позволить себе даже незначительных расходов на «вооруженное паломничество» в Св. землю. Да и в Третий крестовый поход (1189 — 1192 гг.) из Пикардии отправились лишь несколько представителей знати, в их числе Дрэ де Фликскур-Виньянкур, отец Пьера Амьенского. Напротив, для участия в Четвертом походе «взяли крест» многие рыцари. Наряду с видными сеньорами и служителями церкви (Пьер Амьенский, его брат каноник Фома де Фликскур, Гюг де Сен-Поль, братья Гийом и Конон де Бетюн, Юсташ и Ансо де Кайо, Жак д’Авень) мы встречаем в перечне, приводимом хронистом (гл. I), лиц, чьи имена менее известны: Робер и Ангерран де Бов, Умбер де Конде, Бодуэн де Боревуар, Гийом д’Амбревиль, Матье де Валинкур, Юсташ де Кантела, Ренье де Трит, Валес де Фриуз, Жерар де Мананкур, Николя де Майи, Гюг де Бове, Гийом де Фонтэн, Альом ле Сане, Валон де Сартон, не считая самого Робера де Клари и его брата Альома. Итальянская исследовательница А. М. Нада Патроне насчитала среди участников Четвертого крестового похода 26 выходцев из Пикардии (Р. Фоссье отыскал в источниках всего пятерых рыцарей из этой области [23] ). Как относительно ни мало это число само по себе, оно все же указывает, с одной стороны, на некоторое улучшение экономического и социального положения пикардийских рыцарей. Чтобы отважиться на заморское предприятие, нужно было располагать минимумом денежных средств (для приобретения оружия, доспехов, коня, для содержания двух конюхов); недостаток денег мог быть отчасти возмещен получением их взаймы, но взять в долг мог только тот, кто обладал известным престижем и пользовался доверием заимодавцев. Многие пикардийские участники крестового похода действительно прибегли именно к этому способу. С другой стороны, однако, тот факт, что почти два с половиной десятка milites сочли подходящим для себя войти в долги, лишь бы не упустить представлявшийся теперь случай отправиться в Св. землю, косвенно свидетельствует о сохранявшейся скудости их материальных ресурсов, а значит, и о том, что они не могли быть удовлетворены своей жизнью. Заморская земля манила рыцарей, надо думать, не в последнюю очередь, перспективами обогащения, которые сулила успешная война «за дело креста». Религиозные мотивы играли подчиненную роль.

Нам неизвестно точно, когда решился «взять крест» Робер-де Клари, но, скорее всего, одновременно со своим сеньором Пьером Амьенским, после того как весной 1200 г. решение отправиться в Св. землю приняли Бодуэн, граф Фландрии и его вассалы. Робер де Клари ничего не сообщает о подготовке к походу — она началась среди вассалов его сюзерена не раньше мая 1202 г. (тогда Робер де Клари еще находился в Амьене, где вместе с отцом удостоверил свидетельской подписью дарственную грамоту Пьера Амьенского, собиравшегося в «святое паломничество»). Рассказ хрониста подтверждает тем не менее, что он был в общих чертах осведомлен о событиях, предшествовавших выступлению крестоносцев в Венецию: хронист знает и о совете крупных сеньоров в Компьене (гл. II), где они якобы избрали главным предводителем графа Тибо Шампанского, и о последующем совете баронов в Суассоне (гл. III), где его преемником (Тибо умер) был избран маркиз Бонифаций Монферратский. Упоминает автор записок (допуская, впрочем, путаницу) и о третьем совете — в Корби, где будто бы было назначено время выступления в поход: посольство крестоносцев, возвратившееся из Венеции, якобы известило, что республика СВ. Марка согласна снарядить флот для перевозки «пилигримов» за море. Реальные факты здесь переплетаются с выдуманными, но все же они присутствуют. Хронист слышал также, вероятно, о каких-то финансовых затруднениях, которые возникли у французских послов во время переговоров с Венецианской республикой. Так или иначе, сведения о предыстории похода, а особенно, конечно, рассказ о нем самом, каковы бы ни были ошибки и упущения в передаче фактов военно-дипломатического характера, ясно свидетельствуют, что Робер де Клари был прямым участником крестоносной авантюры. В заключительной же (СХХ) главке хроники автор прямо называет себя «Робер де Клари, рыцарь» — в качестве свидетеля, который «видел и слышал» все, что рассказал в своем произведении.

Помимо этих немногих прямых автобиографических сведений, относящихся к участию Робера де Клари в крестовом походе, в его хронике и в хронике Жоффруа де Виллардуэна имеется ряд косвенных данных на этот счет. Они подтверждают, в частности, что пикардиец принадлежал к категории мелких рыцарей: не случайно с первой же главки хроники Робер де Клари противопоставляет «могущественных людей» (rike homme, haus homme) и «бедных рыцарей» (povre chevaliers); мы увидим, что сам он выступает глашатаем недовольства рыцарской голытьбы действиями баронов. Ясно и то, что Робер де Клари являлся верным вассалом одного из этих «могущественных людей» — Пьера Амьенского, которого многократно и с воодушевлением восхваляет («отменный рыцарь, смелый и доблестный», совершивший наряду с другими из могущественных людей «более всего ратных подвигов» (гл. I). Когда на о-ве Корфу в 1203 г. часть знатных крестоносцев, в том числе Пьер Амьенский, отказалась плыть с венецианцами на Константинополь [24] , Робер де Клари вынужден был, вероятно, примкнуть к своему сеньору. После того как главным предводителям удалось предотвратить распад войска и установить в нем подобие единения, Робер де Клари отправился со всеми прочими к Константинополю и в июле 1203 г. участвовал в нападении на город. Он сражался в отряде, которым командовали Пьер Амьенский и его кузен Гюг де Сен-Поль (гл. XLVIII и др.). Во время второго штурма Константинополя в апреле 1204 г. Робер де Клари бился, как видно из его хроники, в небольшом отряде рыцарей, под предводительством того же Пьера Амьенского осаждавших Галатскую башню. Через год после завоевания крестоносцами византийской столицы и создания Латинской империи, он, должно быть, участвовал в войне императора Бодуэна I против болгарского царя Калояна, обернувшейся для рыцарства разгромом при Адрианополе 14 апреля 1205 г. (гл. CXII). Немногие спасшиеся бегством (в их числе был Гюг де Сен-Поль) вернулись в Константинополь.

Приведенными фактами и ограничиваются все наши, более чем скудные, знания о жизни Робера де Клари. Трудно даже сказать с определенностью, сколько было ему лет во время крестового похода, но, конечно, он находился в поре цветущей молодости — за это говорят и восторженная тональность его повествования, и непосредственность впечатлений, вынесенных им из пребывания в Византии, и то обстоятельство, что лишь в 1202 г. он скрепил своей подписью дарственную грамоту Пьера Амьенского. Вообще оружие вручалось тогда старшим сыновьям рыцарских семейств в возрасте от 16 до 20 лет, считавшемся возрастом зрелости.

Косвенным путем устанавливается и дата возвращения Робера де Клари на родину — 1205 г. Судя по всему, пикардийские рыцари уехали во Францию в числе тех 7 тыс. крестоносцев, о которых упоминает Жоффруа де Виллардуэн [25] . После того как haus hommes присвоили себе плоды «ратных подвигов» рыцарства (гл. CXII), povre chevaliers утратили какие-либо иллюзии в отношении дальнейших перспектив: оставаться в Латинской империи не было смысла. Робер де Клари не скрывает пережитого им разочарования от бесплодного, с точки зрения людей его круга, участия в такой, казалось бы, поначалу «многообещающей» авантюре, каковой обернулся для массы рыцарей Четвертый крестовый поход.

Насколько скудно мы осведомлены о жизненном пути Робера де Клари, настолько же бедны и данные о его культурном кругозоре, об источниках, в которых он черпал материалы для своей хроники, когда они выходили за пределы виденного им самим или известного ему из рассказов других участников похода. Данные эти тоже приходится извлекать в основном лишь из самого его сочинения.

Стилистический анализ показывает, что Робер де Клари испытал влияние «песен о деяниях» (chansons de geste) и иных произведений рыцарского эпоса [26] . Хронист сплошь и рядом именует рыцарей preudons et vaillans («доблестные и отважные»): устойчивое сочетание этих прилагательных — отголосок или имитация привычного в рыцарской поэзии словоупотребления. Отпечаток ее несут и другие стереотипные речевые обороты и описания: венецианского флота (гл. XIII: «Никогда и ни в какой стране не видывали и нигде не бывало собрано в одном месте такого флота, который был бы столь же прекрасен и столь же богат, как этот»), константинопольских дворцов (гл. LXXXIII: «И был этот дворец столь богат и столь благороден, что невозможно было бы вам ни описать великолепие и великое богатство этого дворца, ни рассказать» о них) и т. д. Жестко скрепленные эпитеты, обобщенно-расплывчатые определения, не содержавшие каких-либо предметно-вещных примет описываемого, — характерные признаки творчества поэтов-сказителей [27] . В хронике Робера де Клари, кроме того, встречаются упоминания о Троянской войне (гл. XL и CVI), об Александре Македонском (гл. гл. LXXXI и CIII), о могуществе империи Карла Великого (гл. LXXXI), т. е. затрагиваются некоторые наиболее популярные в рыцарской среде XII в. эпические сюжеты [28] . Исследователями установлены даже прямые аналогии, если не текстуальные совпадения, с некоторыми произведениями такого рода (в частности, Готье Аррасского). Вскрыты также черты близости (содержательной и стилистической) с отдельными памятниками документального и прикладного типа: с «Посланием» легендарного эфиопского священника Иоанна [29] , впервые приведенным в хронике французского монаха Альбрика де Труафонтэна около 1165 г. [30] (и там и здесь: «громадность города и дворцы, и богатые аббатства, и богатые монастыри, и великие чудеса» — гл. LXXXIV), с путеводителем для паломников — «Чудеса города Рима», наполненным столь же неопределенными, в «превосходной степени» упоминаниями о дворцах, церквах, колоннах, статуях, святынях и т. п. Предполагают еще, что Робер де Клари был знаком с одним из французских переводов хроники Гийома Тирского (1130—1186) «История войн, ведшихся в заморских землях», выполненным кем-то из его продолжателей. Возможно, она явилась для него источником сведений о событиях на франкском Востоке накануне и в период Третьего крестового, похода.