Когда все пилигримы{76} собрались в Венеции и увидели великолепный флот, который был построен, великолепные нефы, большие дромоны и юиссье для перевозки коней, и галеры{77}, они сильно дивились всему этому и огромному богатству, что нашли в городе. Когда они увидели, что не могут все разместиться в городе, они посоветовались между собой и решили расположиться на острове Св. Николая{78}, который целиком был окружен морем и находился в одном лье от Венеции. Пилигримы отправились на остров и разбили там свои палатки, и устроились наилучшим образом, как только могли{79}.

Когда дож Венеции увидел, что все пилигримы прибыли, он велел скликать всех жителей своей земли Венеции{80}. И когда они собрались{81}, дож повелел, чтобы половина из них снарядилась и приготовилась погрузиться на корабли вместе с пилигримами. Когда венецианцы услышали это, то одни возрадовались, другие сказали, что не могут отправиться; и они не могли договориться, каким образом определить половину из тех, которые должны будут отправиться в поход. Наконец, стали тянуть жребий вот каким способом: на каждых двух человек изготовлялись два шарика из воска, потом к одному прикреплялся кусочек пергамента; и двое становились перед священником и отдавали их ему; и священник осенял их крестным знамением и отдавал каждому из двоих по шарику, и тот, кто получал шарик с кусочком пергамента, должен был отправляться на корабль. Так они разделились. Когда пилигримы расположились на острове Св. Николая, дож Венеции и венецианцы явились переговорить с ними и потребовали у них уплаты денег за флот, который они снарядили, как было договорено. И дож сказал им тогда, что они дурно поступили, когда запрашивали через своих послов подготовить корабли на 4 тыс. рыцарей со снаряжением и на 100 тыс. пеших воинов, ибо из 4 тыс. рыцарей пришло не более тысячи, поскольку прочие отправились в другие гавани{82}, а из 100 тыс. пеших воинов явилось не более 50 или 60 тыс.{83} «Вот почему мы хотим, — сказал дож, — чтобы вы уплатили нам цену, о которой мы договорились». Когда крестоносцы это услышали, они стали совещаться и порешили между собой, что каждый рыцарь уплатит четыре марки за себя и четыре за каждого коня, а каждый конный оруженосец — две марки и что тот, кто даст самую малую сумму, даст одну марку. Когда они собрали эти деньги и уплатили их венецианцам, то осталось еще уплатить 50 тыс. марок. Когда дож и венецианцы увидели, что пилигримы не заплатили им больше, они были сильно разгневаны, так что дож сказал пилигримам: «Сеньоры, — сказал он им, — вы худо обошлись с нами, ибо как только ваши послы заключили договор со мной и моим народом, я повелел по всей моей земле, чтобы ни один купец не вступал в рыночные сделки, но чтобы они помогали сооружать этот флот, и с тех пор они пребывают в ожидании и вот уже целых полтора года ничего не заработали. Мало того, они очень поистратились на это дело, поэтому мои люди желают и я также, чтобы вы уплатили нам деньги, сколько вы нам должны. И если вы этого не сделаете, то знайте, что вы не двинетесь с этого острова, пока мы не получим свое, и вы не сыщете никого, кто принес бы вам пить и есть». Однако дож был очень великодушным человеком и не дозволил, чтобы им прекратили доставлять достаточно питья и еды{84}.

Квадрига собора св. Марка в Венеции, вывезенная крестоносцами из Константинополя

Когда графы и простые крестоносцы услышали то, что сказал дож, они сильно приуныли и почувствовали себя в весьма затруднительном положении. И тогда они учинили вторичный сбор денег и заняли, сколько смогли, у тех, у кого, как они считали, деньги имеются. Тогда они уплатили венецианцам; и когда уплатили, то остались должны еще 36 тыс. марок; тогда они сказали венецианцам, что их, крестоносцев, дела очень плохи, и что войско сильно обеднело из-за сбора денег, который они произвели, и что они не могут больше собрать, чтобы уплатить им; у них осталась лишь малая толика для содержания рати. И когда дож увидел, что пилигримы не могут выплатить все деньги и находятся в очень затруднительном положении, он переговорил со своими людьми и сказал им: «Сеньоры, — сказал он, — если мы отпустим это войско уйти восвояси, то навсегда прослывем дурными людьми и обманщиками. Пойдемте-ка лучше к ним и скажем им, что если они не прочь вернуть нам эти 36 тыс. марок, которые они нам должны, из добычи от первых же завоеваний, которые они сделают и которые составят их долю, то мы перевезем их за море». Венецианцы согласились поступить так, как сказал дож. Они направились к пилигримам, туда, где те расположились. И когда они туда пришли, дож сказал пилигримам: «Сеньоры, сказал он, мы, я и мои люди, держали совет и рассудили таким образом, что если вы хотите законно гарантировать нам, что уплатите нам эти 36 тыс. марок, которые вы нам должны, из своей части первой же добычи, которую вы захватите, то мы перевезем вас за море». Когда крестоносцы услышали, что им сказал и что предложил им дож, то они весьма возрадовались, и припадали к его стопам от радости, и законно поклялись ему, что весьма охотно сделают то, что дож им предложил. После чего они устроили ночью столь большое веселье, что не было ни одного бедняка, который не возжег бы пышного факела, и они носили на остриях копий большие восковые светильники вокруг своих палаток и вносили их внутрь, так что казалось, будто весь лагерь объят пламенем.

Потом дож явился к ним и сказал им так: «Сеньоры, сейчас идет зима, и мы не смогли бы плыть за море; правда, меня-то это не может удержать, потому что я уж взялся вас перевезти, лишь бы только вас это обстоятельство не удержало». «Но давайте-ка сделаем доброе дело! — сказал дож. — Неподалеку отсюда есть город под названием Задар{85}. Жители этого города причинили нам много зла, и мы — я и мои люди — хотим, если сумеем, отомстить. И коли доверяете мне, то мы пробудем там всю зиму, примерно до пасхи; а к тому времени мы приведем в порядок наш флот и тогда уже с божьей помощью поплывем за море. Город же Задар весьма хорош и весьма богат всяким добром!». Бароны и знатные рыцари-крестоносцы дали свое согласие на то, что предложил им дож; но все остальные в войске не знали об этом замысле, за исключением самых знатных людей{86}. Тогда все они сообща приготовились к этому походу, приготовили свой флот и затем вышли в море{87}. И каждый из знатных людей имел свой неф для себя и своих воинов и свой юиссье, чтобы везти коней, а у дожа Венеции было 50 галер, снаряженных целиком за его счет. Галера, на которой плыл он сам, вся была алой, и над ним был раскинут алый парчовый балдахин, впереди были четыре серебряные трубы, в которые трубили, и кимвалы{88}, которые гремели по-праздничному. И все — знатные люди, клирики и миряне, малые и великие — выказывали при отплытии столь великую радость, какой никогда еще не бывало, да и флота такого никогда не видывали и о таком не слыхивали; а потом пилигримы потребовали, чтобы на корабельные башни поднялись все священники и клирики, которые пели Veni creator spiritus{89}. И все до единого, великие и малые, плакали от наплыва чувств и большой радости. И когда флот отплывал из гавани Венеции и{90} ...дромоны, и эти богатые нефы, и столько других судов, что это было со времени сотворения мира самое великолепное зрелище, ибо там было наверняка 100 пар труб, серебряных и медных, которые все трубили при отплытии, и столько барабанов, и кимвал, и других инструментов, что это было настоящее чудо{91}. Когда они вышли в открытое море, натянули паруса и подняли свои знамена и флажки{92} на башни нефов, то казалось, что все море заполнилось кораблями{93}, которые они направили сюда, и словно пламенело от великой радости, которую они чувствовали. Так плыли они, пока не достигли некоего города под названием Пола{94}. Когда они причалили туда, то подкрепились и побыли там немного, пока не подкрепили хорошенько свои силы и не приобрели съестные припасы, которые погрузили на свои нефы. Затем они вышли в море. Если они уже до того ликовали и веселились великой радостью, то теперь они тоже выказывали радость и даже еще большую, так что жители города весьма изумлялись такому их веселью и их огромному флоту и дивились великой знати, которую он вез; и они говорили, и то была сущая правда, что никогда и ни в какой стране не видывали и нигде не бывало собрано в одном месте такого флота, который был бы столь же прекрасен и столь же богат, как этот.

Венецианцы и пилигримы плыли с поднятыми парусами и в ночь на праздник св. Мартина подошли к Задару{95}. Когда жители города Задара увидели подплывающими эти нефы и весь этот огромный флот, они затрепетали от великого страха; они заперли все городские ворота и вооружились как можно лучше, чтобы защищаться. Когда они вооружились, дож обратился ко всем знатным людям в войске и сказал им: «Сеньоры, сей город причинил много зла мне и моим людям; я бы охотно отомстил ему за это. И я прошу вас оказать мне помощь». И все бароны и знатные люди ответствовали ему, что охотно ему помогут. Ну а жители-то Задара хорошо знали, что венецианцы их ненавидели. И они, задарцы, получили также грамоту из Рима, где говорилось, что все те, кто пойдет на них войной или причинит им какой-то ущерб, будут подвергнуты отлучению{96}. С добрыми послами они переслали эту грамоту дожу и пилигримам, которые прибыли туда. Когда послы явились в лагерь, грамоту прочитали дожу и пилигримам. Когда грамота была прочитана и дож услышал ее, он сказал, что не откажется от намерения отомстить жителям города даже под угрозой отлучения апостоликом. После этого послы удалились. Дож во второй раз обратился к баронам и сказал им: «Сеньоры, знайте, что я ни под каким видом не откажусь отомстить им, даже ради апостолика!». И он попросил баронов помочь ему. Все бароны, за исключением только графа Симона де Монфора и мессира Ангеррана де Бова, ответили, что они охотно пособят ему. Эти же сказали, что не пойдут против воли апостолика, ибо не хотят быть отлученными; и тогда они собрались и на всю зиму уехали в Венгрию{97}. Когда дож увидел, что бароны ему помогут, он приказал расставить свои орудия для осады города в таком количестве, что жители города увидели, что им не продержаться; и они сдались на милость крестоносцам и сдали им город{98}. Тогда пилигримы и венецианцы вступили в него и поделили город на две половины, так что одну половину получили пилигримы, а другую — венецианцы{99}.

А потом случилось так, что вспыхнула большая распря между венецианцами и меньшим людом пилигримов, которая продолжалась целую ночь и полдня. И столь ожесточенной была эта распря что рыцари лишь с трудом смогли разнять дравшихся. Когда же их разняли, то восстановили столь добрый мир между ними, они с того времени они уже никогда не вступали в свару друг с другом{100}. Потом знатные крестоносцы и венецианцы совещались по поводу отлучения, которому они подверглись из-за того, что взяли город; и порешили они между собой послать в Рим епископа Суассонского и мессира Робера де Бова{101}, чтобы испросить у апостолика грамоту, которая снимала бы отлучение со всех пилигримов и всех венецианцев. Когда они получили эту грамоту, епископ очень быстро вернулся; мессир же Робер де Бов не вернулся вместе с ним, а прямо из Рима отправился за море.

Между тем, пока крестоносцы и венецианцы оставались зимой в Задаре, они призадумались о том, что сильно поиздержались; и обсудили это и решили, что не могут двинуться ни в Вавилон, ни в Александрию, ни в Сирию, ибо у них нет ни съестных припасов, ни денег, чтобы отправиться туда. Потому что они почти все истратили как вследствие долгой задержки здесь, так и из-за большой суммы, которую пришлось уплатить за наем флота. И они сказали, что никак не могут двинуться дальше, а если и двинутся туда, то ничего там не достигнут, потому что у них нет ни съестных припасов, ни денег, которыми смогли бы продержаться.

Дож Венеции хорошо видел, что крестоносцы находятся в стесненном положении; и вот он обратился к ним и сказал: «Сеньоры, в Греции{102} имеется весьма богатая и полная всякого добра земля; если бы нам подвернулся какой-нибудь подходящий повод{103} отправиться туда и запастись в той земле съестным и всем прочим, пока мы не восстановили бы хорошенько наши силы{104}, то это казалось бы мне неплохим выходом, и в таком случае мы сумели бы двинуться за море». Тогда встал маркиз и сказал: «Сеньоры, на рождество прошлого года я был в Германии, при дворе мессира императора{105}. Там я видел одного молодого человека, брата жены германского императора{106}. Этот молодой человек — сын императора Кирсака{107} из Константинополя, у которого один из его братьев{108} предательски отнял Константинопольскую империю{109}». «Тот, кто смог бы залучить к себе этого молодого человека, — сказал маркиз, — легко бы сумел двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы и прочее, ибо молодой человек является ее законным наследником»{110}.