Когда рыцари боевого отряда графа Фландрского увидели, что граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский не отошли вслед за ними, все равно по какой причине, они подошли к графу и сказали ему: «Сеньор, вы совершаете весьма постыдное дело, не выступая вперед, и знайте, что если вы не двинетесь, мы не останемся верны вам!». Когда граф Фландрский услышал эти слова, он пришпорил своего коня и вслед за ним все остальные и они так пришпорили, что нагнали боевой отряд графа де Сен-Поля и мессира Пьера Амьенского, и когда они нагнали его, то поскакали рядом с ним голова в голову; а боевой отряд монсеньора Анри скакал позади. И боевые отряды императора и наши боевые отряды сблизились настолько, что арбалетчики императора с легкостью стреляли в наших людей, а наши арбалетчики одновременно стреляли в людей императора, и осталось преодолеть лишь небольшой холм, который находился между императором и нашими боевыми отрядами, и императорские отряды стали взбираться на него с одной стороны, а наши — с другой. И когда наши ратники достигли вершины холма и император увидел их, то он остановился и все его люди тоже, и они были так ошеломлены и ошарашены тем, что наши боевые отряды шли такими ровными рядами, прямо им в лоб, что не знали, на что решиться. Между тем, пока они пребывали в растерянности, другие боевые отряды императора, которые были посланы в обход лагеря французов, повернули обратно и соединились с другими отрядами императора в долине. И когда французы увидели все до единого боевые отряды императора собравшимися вместе, они молча остановились на вершине холма и только спрашивали себя, что же собирается делать император; графы и знатные люди из трех боевых отрядов посылали гонцов друг к другу, чтобы держать совет, что им делать: пойти ли им на сближение с войсками императора или нет. И они не решались подступиться туда, потому что были весьма далеко от своего лагеря, и если бы стали сражаться там, где был император, то те, кто охраняли лагерь, не увидели бы их и не смогли бы прийти им на подмогу, коль скоро в ней возникла бы надобность; а с другой стороны между нами и императором был большой канал, большой проток, по которому в Константинополь поступала вода{233}, так что если бы они перешли этот канал, то они понесли бы большие потери в людях; вот почему они не решались двинуться туда{234}. А пока французы вот так советовались между собой, император отступил в Константинополь; и когда он туда явился, то был весьма сильно порицаем женщинами и девицами за то, что не вступил в сражение со столь малочисленной ратью, какой были французы, имея столь великую тьму людей, какую он привел{235}.

Пешие крестоносцы. Напольная мозаика церкви Сан Джованни Эванджелиста. Равенна. 1213 г.

Когда император отступил, пилигримы тоже вернулись в свои палатки, скинули доспехи, и когда они сложили оружие, то венецианцы, которые плыли на нефах и кораблях, пришли спросить у них о новостях и сказали: «Ну, ей-богу! А мы-то слышали, что вы сражаетесь против греков, и очень испугались за вас и и вот явились к вам на подмогу». А французы ответили им и сказали: «Право же милостью божьей мы очень хорошо действовали, ибо мы двинулись навстречу императору, а император не решился схватиться с нами в бою!». И французы, в свою очередь, спросили о новостях у венецианцев, а те им ответили: «Ей-богу, сказали они, мы здорово атаковали греков и вступили в город, взобравшись на стены, и мы подожгли город, да так, что большая часть города сгорела».

И вот, пока французы и венецианцы толковали друг с другом, в городе поднялся очень сильный ропот, и жители города сказали императору, чтобы он избавил их от французов, которые подвергли их осаде, и что если он не сразится с ними, они пойдут и обратятся к молодому человеку, которого привезли французы, и поставят его своим императором и сеньором.

Когда император услышал такое, он обещал им, что завтра даст бой французам, а когда приблизилась полночь, император бежал из города, прихватив с собой столько людей, сколько мог увести{236}.

Когда наступило утро другого дня и жители города узнали, что император бежал, они не сделали чего-либо иного, кроме того, что подошли к воротам, распахнули их, вышли оттуда и явились в лагерь французов и стали спрашивать и искать Алексея, сына Кирсака. И им растолковали, что они найдут его в палатке маркиза. Когда они пришли туда, то обнаружили его там; и его друзья{237} устроили великое празднество, и выказали великую радость и весьма возблагодарили баронов, и сказали, что те сделали очень хорошо и очень достойно, что поступили таким образом; и они сказали, что император бежал и пусть бароны войдут в город и в императорский дворец, словно к себе. Тогда собрались все высокие бароны войска и взяли Алексея, сына Кирсака, и с большой радостью и с великим ликованием ввели его во дворец. И когда они явились во дворец, то приказали освободить из темницы отца Алексея и его жену{238}, которых заключил туда его брат, тот, кто держал бразды правления. И когда Кирсак был освобожден из темницы, он с радостью воздал благодарность своему сыну, обнял, и поцеловал его, и горячо поблагодарил всех баронов, которые там были, и сказал, что он освобожден из темницы сначала с помощью божьей, а затем с их помощью. И тогда были принесены два золотые трона и на один трон посадили Кирсака, а на другой рядом — Алексея, его сына, и Кирсак был тем, кто получил императорский трон{239}. Тогда императору сказали: «Государь, здесь находится в темнице один знатный человек по имени Морчофль{240}, и уже целых семь лет, как он там. Если бы на то была ваша воля, было бы хорошо освободить его из темницы». И вот Морчофль был освобожден из темницы, и император назначил его затем своим главным бальи, а тот впоследствии отплатил ему злом, как мы вам об этом поведаем потом. И вот после того как французы поступили таким образом, случилось, что султан Коньи{241} прослышал о том, как поступили французы. Тогда он явился переговорить с ними туда, где они еще располагались, вне Константинополя, и обратился к ним: «Дорогие сеньоры, — сказал он, — завоевав столь великий город, как Константинополь, столицу мира, и восстановив на его троне законного наследника константинопольского, которого короновали императором, вы совершили достойное деяние, великий и доблестный подвиг». Действительно, жители этой страны говорили, что Константинополь является столицей мира. «Сеньоры, — сказал султан, — я хотел бы попросить вас об одном деле, о котором сейчас скажу вам. У меня есть брат, который младше меня и который изменой отнял у меня землю и мою сеньорию Конью, сеньором коих я был и законным наследником коих являюсь. Если бы вы захотели помочь мне отвоевать мою землю и мою сеньорию, я бы отдал вам много своего добра, а потом я бы стал христианином, так же как и все те, которые держали бы от меня земли, если бы я отвоевал мою сеньорию и если бы захотели мне помочь». И бароны ответили ему, что они будут держать совет об этом, и было послано позвать дожа Венеции, и маркиза, и всех высоких баронов; и они собрались на великий совет, и в конце концов их совет не вынес решения в пользу того, о чем просил их султан. И когда они вышли, закончив свой совет, то ответили султану, что не могут содеять то, что он просит, ибо им еще нужно получить договоренное от императора и что было бы опасным оставлять столь большое дело, какое было в Константинополе, в том положении, в котором оно находится; они не отважатся его так оставить. Когда султан это услышал, он был этим сильно огорчен и уехал.

Когда бароны привели Алексея во дворец, они спросили о сестре короля Франции, которую называли французской императрицей{242}, жива ли она еще, и им ответили «да» и что она снова замужем, что знатный муж города Вернас женился на ней и она живет во дворце неподалеку отсюда. Тогда бароны пошли туда свидеться с нею, и приветствовали ее, и горячо обещали служить ей, а она оказала им весьма худой прием, и она была сильно разгневана тем, что они явились сюда и что они короновали этого Алексея; и она не хотела разговаривать с ними{243}, но она все же говорила с ними через толмача, а толмач сказал, что она ни слова не знает по-французски. Однако графа Луи, который был ее кузеном{244}, она все-таки признала.

Потом случилось однажды, что бароны пошли развлечься во дворец, а заодно повидать Кирсака и его сына-императора. И вот, пока бароны были во дворце, туда пришел некий король, все тело которого было черным, а посреди лба у него был крест, выжженный раскаленным железом. И этот король проживал в одном очень богатом аббатстве в городе, где, как повелел Алексей, который раньше был императором, он мог оставаться сеньором и господином столько времени, сколько пожелает пребывать. Когда император увидел, что он вошел, он встал, чтобы выйти ему навстречу и оказал ему великие почести. И вот император спросил баронов: «Знаете ли вы, — сказал он, — кто этот человек?». «Конечно, нет, государь», — ответили бароны. «Ей-богу, — сказал император, — это король Нубин, который явился в этот город, совершая паломничество». Тогда они взяли толмача, чтобы завести разговор с ним, и велели спросить у него, где его земля, и он ответил толмачу на своем языке, что земля его находится еще в 100 днях перехода за Иерусалимом и что он пришел оттуда, направляясь в паломничество в Иерусалим; и он сказал, что когда выезжал из своей страны, то с ним поехали 60 человек из его земли; а когда он прибыл в Иерусалим, то в живых из них остались только 10; когда же он, выйдя из Иерусалима, прибыл в Константинополь, то с ним осталось лишь двое. И потом он сказал, что собирается отправиться в паломничество в Рим, а из Рима в Сен-Жак{245}, а потом вернуться обратно в Иерусалим, если он столько проживет, и уж потом умереть там. И он сказал еще, что все жители в его земле христиане и когда рождается ребенок и его крестят, то ему выжигают раскаленным железом крест на лбу, такой, как у него самого. И бароны рассматривали этого короля с большим изумлением{246}.

После того как бароны короновали Алексея, так, как я вам сказал, было решено, что во дворце вместе с императором останутся мессир Пьер де Брешэль и его люди; а потом бароны стали решать, где они разместятся, и не рискнули остаться в городе из-за греков, которые все были предателями; поэтому они отправились, чтобы расположиться, на другую сторону гавани, туда, где находится Галатская башня; и там все они разместились в разных зданиях, которые тут были, и привели свой флот, и поставили его на якорь перед своими жилищами, в город же ходили, когда хотели. И когда они хотели попасть туда морем, то переплывали на баржах, а когда хотели ехать на конях, то переезжали через мост. Ну, так вот, когда они разместились, то французы и венецианцы сообща решили разрушить на 50 туаз стены города, ибо они опасались, как бы жители города не попытались восстать против них.

И вот однажды все бароны собрались во дворце императора{247} и потребовали у императора выполнить свои обязательства; и он ответил, что непременно выполнит их, но сперва он хотел бы быть коронован{248}. Тогда они собрались и назначили день, чтобы короновать его; и в этот день он был с великой торжественностью коронован как император по воле своего отца, который добровольно согласился на это{249}. И когда он был коронован, бароны снова потребовали свои деньги и он сказал, что весьма охотно уплатит им что сумеет, и уплатил им тогда добрых 100 тыс. марок. И из этих 100 тыс. марок половину получили венецианцы, потому что должны были получить половину от всех завоеваний; а из 50 тыс. марок, которые оставались, им уплатили 36 тыс. марок, которые французы еще оставались должны им за флот, а из других 20 тыс. марок{250}, которые оставались пилигримам, они вернули всем тем, кто раньше ссудил их из своих денег для уплаты за перевозку.