— Моя фамилия Турбин. Рад знакомству, я много слышал о вашей работе.

Есман даже не оборачивается в мою сторону. Я опускаю руку. Все понятно: Москит хочет одним выстрелом убить двух зайцев. Достать Есмана и лишить меня нормального куратора. Отлично. А сейчас начмед просто ломает комедию.

Морской волк вытаскивает из кармана бушлата трубку и, не торопясь, ее набивает.

— Не сметь курить в моем кабинете!

Есман чиркает спичкой и закуривает. Клубы дыма поднимаются к потолку.

— Ты обязан взять студента, — переходит на злобный шепот Москит. — Или я тебя уволю к чертовой бабушке! И если он пригоден к работе — ты обязан с ним работать, тебе ясно?!

Твою-то мать. Есман моментально оживляется.

— А если у него руки из задницы растут, что тогда?

— Эй, я вообще-то тоже здесь нахожусь, — говорю я.

— А тогда, — с улыбкой произносит Москит, — ты напишешь подробный отчет о его непригодности с практическими примерами…

Вот козлы. Извини, прадедушка, это я не о тебе.

Про Виктора Есмана я слышал еще на младших курсах. Это неуправляемый человек. В нем намешано разных кровей: русская, немецкая, цыганская, даже ирландская вроде бы. Он был хирургом, работал в престижной клинике, потом связался с бандитами, подсел на наркоту, был пойман на проведении незаконной операции. Восстановив лицензию, ушел на флот, несколько раз обогнул земной шар в качестве судового врача, попал к пиратам, и его выбросили на шлюпке с пятью такими же несчастными в открытый океан. Когда шлюпку обнаружили — в живых остался он один. Что стало с другими — доподлинно неизвестно. Начались разговоры о людоедстве Есмана. Его увольняли черт знает сколько раз! Ни детей, ни семьи. С ним отказываются работать из-за его неуживчивого характера. И при всем этом: он остается лекарем экстра-класса, обладающим редким даром превосходного диагноста.

— Если я тебя уволю — больше в городе тебе никто работу не даст, — говорит Москит.

— Ты меня не уволишь. Кто здесь умеет работать? У тебя же не станция, а сборище лицензированных кретинов.

— Бери студента и катись, Есман! Сейчас девять утра, ровно в девять утра завтрашнего дня я жду твоего отчета.

Москит встает из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

Еще до обеда я успеваю несколько раз облажаться.

Стараясь произвести впечатление, начинаю диагностировать какие-то редкие заболевания и в упор не замечаю, что у песьеголовца всего лишь сахарный диабет; не могу правильно наложить повязку, забыв учесть особенность строения плечевого сустава гарпии (трехдневный курс гибридной десмургии я когда-то прогулял из-за романтического увлечения); дальше — хуже, вылетает из головы, что кровеносная система инсектов — незамкнутая, и то, что у людей-амфибий вольфов канал не редуцируется! Я так боюсь допустить ошибку, что делаю их одну за другой, злюсь из-за того, что ошибки глупые, — и лажаю еще больше! Залог успешного клинического мышления не столько в обилии знаний — все знать невозможно и не нужно, — сколько в трезвости рассудка, четко выстроенном плане мысли и действия, преодолении шаблонов. Ничем из этого в первый день похвастать не получается. В мозгу крутятся одни лишь заученные примитивные схемы, руки трясутся, мысль коллапсирует. Есман перестает подпускать к пациентам и смотрит на меня уже даже не как на пустое место, а как на очень тупое пустое место…

Я сижу в кузове скорою турбомобиля «Victorum», возвращаемся на базу. Все ясно, о чем тут еще говорить? Карьера загублена на корню, остается только прийти домой, взять японский керамический нож и вскрыть coбе брюхо к чертям… Чутье у тебя. Ага, как же. Просто случайно повезло вывести верный диагноз с русалкой. С этим бы и третьекурсник справился.

— К Богомоловой улице кто близко? — раздается девичий голос из рации. — Пятая бригада, где вы?

Есман отвечает:

— Мы близко. База, отправь других, дай пообедать.

— Несчастный случай на Паровозоиспытательной площадке. Пострадал завр…

— Мать твою, — ласково перебивает штаб-лекарь. — И что?

— …Его пилой рубануло. Извини, Есман, это по твоей части. Других свободных хирургов в том районе у нас нет.

Карета резко разворачивается в сторону Богомоловой. Я подпрыгиваю на сиденье и бьюсь головой о кузов. Визг тормозов сменяется завыванием сирены.

— «Пилой рубануло» — что за бред? — орет в рацию мой куратор на день, я вижу его только со спины, но по голосу слышу, что улыбается. — Что отрезано?

— Они толком ничего не объяснили, — говорит диспетчер. — Навели панику, запросили вызов, сказали «каждая секунда на счету» и бросили трубку. Езжай, разбирайся. Принял?

— Хорошо. Принял.

Я закрываю глаза. У меня опять нервяк.

Завры тесно соседствуют с людьми с давних пор. Если верить науке, эволюционное развитие их рода шло параллельно человеческому. В наскальной живописи излюбленная тема: кроманьонец, ведущий охоту на пару с разумным человекоподобным ящером.