Он раздал напитки. Элен, оказалось, не хотела больше пить: она вообще пьет только за компанию, пояснила она со слабой улыбкой в сторону Долли. Вино с ней не ладит.

— Я знаю, как это может быть, милочка, — многозначительно произнесла Долли.

Элен вернулась к своему вязанию. Какое-то время они все разговаривали ни о чем. Долли лениво болтала о стеганых одеялах и матрасах, и легких покрывалах, и о маленьком городке Эмпория, где она жила ребенком, а Лофтис, погрузившись в свое кресло, беспечно ковырял парусиновое сиденье. И он знал: ему бы все до смерти наскучило, если бы Долли, что-то прошептав, всякий раз не скрещивала ноги так, что ему становилось жарко от желания. Все было очень просто, и Лофтис не спускал глаз с ее ног, а мозг свой с бессознательным увлечением занимал покрывалами, и стегаными одеялами, и «забавным маленьким старым городком арахиса», из которого ее вызволил Пуки. «Есть в ней что-то простонародное, — подумал Лофтис, когда она замолчала, чтобы глотнуть виски, — но есть и определенная наивность; по уму она маленькая девочка, которой не трудно будет овладеть при одном условии — не быть с ней слишком долго». Он подумал о некоторых возможностях: можно как-нибудь вытащить ее в Ричмонд — никто об этом не узнает…

Но о чем это он думает? Великий Боже, ему никогда не приходили в голову подобные мысли. Его глаза виновато перекинулись на Элен, потом снова на ноги Долли. Он выпил. Над заливом образовались длинные, вытянутые по диагонали облака. Солнце по-прежнему было над кедрами — безупречный медный диск. Пересмешник, чирикавший весь день, улетел, и никакой звук не нарушал тишины — на лужайке не слышно было ничего, кроме легких взрывов и спадов разговора, кружившего над креслами как шмели, да раздерганных клочьев Брамса, которых никто не слушал и которые летели вниз по склону, печально тая в послеполуденном воздухе.

Он выпил.

Улыбающееся лицо Пуки возникло словно красноватый ирреальный шар.

— А как насчет «Нового курса»… — Он прошел мимо них, шелестя брюками, к виски; колени Долли исчезли за ними, снова появились. — …собираются отдать все деньги людям, которые никогда их не зарабатывали, собираются отдать все деньги своре ниггеров, которые и считать-то не умеют.

— Негров, — поправила его Долли.

— Пусть «негров». — Брюки снова промелькнули мимо, как и большой зад. — Ты как насчет этого, Милт?

— Да черт с ним, я бы сказал, — произнес Лофтис поверх края своего стакана, а сам подумал: «Ну почему я так сказал?»

Вдалеке церковный колокол пробил четыре часа. Юбка Долли немного сдвинулась вверх, обнажив шесть дюймов ноги почти до…

«Боже, — подумал Лофтис, отводя глаза. — Я совсем как школьник. Грязный, гнусный маленький школьник».

— Это тенденция, Милт. Сразу видно. Страна катится к социализму… смерть для свободных предпринимателей. Знаешь, Милт? «Нэшенл риэлторс» уже отправили лоббистов в конгресс. Вот подожди — увидишь…

Долли поднялась, разглаживая юбку.

— Ну если вы намереваетесь взяться за политику, я, пожалуй, воспользуюсь этим и отправлюсь куда надо.

Пуки поднял на нее глаза.

— Она имеет в виду комнату для девочек, — сказал он, подмигнув для ясности. — Подожди минутку, милочка. Я пойду с тобой. — Он рассмеялся своим обескураживающим смехом, маленькие глазки загорелись, и он взял локоть Долли с видом человека, помогающего инвалиду. — Это напоминает мне… — начал он и пустился рассказывать шутку про «Шикарную распродажу», которая оканчивалась полной белибердой.

— Пошли, остряк, — произнесла томно Долли, потянув его за руку, и они вместе двинулись вверх по лужайке — его рука была услужливо прижата к ее спине, словно он хотел уберечь ее от всех возможных падений, от всех нападок.

Лофтис следил за ними, пока они не исчезли, слышал, как перекликались дети под кедрами, смеялись, кричали, слышал также шуршание бумаги рядом, когда Элен вдруг встала и сунула свое вязанье в сумку. Она стояла к нему спиной — он не мог видеть ее лицо, однако по этим быстрым движениям понимал, что она сейчас уйдет и что, прежде чем уйти, задаст какой-то вопрос, презрительный и неприятный. Ну и пусть. Он отвернулся. Она что-то сказала. Он снова повернулся к ней и в алкогольном тумане каким-то образом заметил огромную желтую бабочку, кедры, умирающее солнце, свисающую прядь ее волос и ее лицо перед ним — красное и неприятное, исполненное возмущения и презрения.

— Теперь вы довольны.

— Что такое, Элен? Что вы имеете в виду?

— Вы не сказали мне, что звонили им, что пригласили их.

— Лапочка, я забыл, — сказал он. Процессия лживых слов и извинений прошаркала в его мозгу. — Во всяком случае, я не думал, что это важно. Клянусь Богом, — дружелюбно произнес он, — если бы я знал, что вы хотели бы быть… быть об этом оповещены или что вы хотели бы подготовиться…

— Не втирайте мне очки, — возразила она. — Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. — Она судорожно провела рукой по лбу — эдаким театральным жестом, подумал он и поднял глаза к небу.

«До чего же она эксцентрична, — подумал он со странно приятным чувством озабоченности. — Что-то действительно с ней не так».

— Милтон… — сказала она. И посмотрела на него. А ему даже в алкогольной броне захотелось отвести от нее взгляд, да он так и сделал. — Они оба — скоты, вульгарные и простонародные, — услышал он ее категоричный приговор. — Я знаю, вы ненавидите его. Может быть, вы хотите бытье ней? Так? Ну так?

Ужас на мгновение навалился на него. Она же не может этого знать.