— Я ведь не слепая, — пробормотала она и пошла прочь.

А он остался один.

Потом наступили сумерки, и Лофтис, не осознавая присутствия Элен и не думая о ней, рассказал смешную историю. Смех, пролетев над лужайкой, унесся в небо, воздух наполнился синими тенями, и легкий ветерок, порожденный приближавшейся темнотой, вызывал сухой резкий треск в кедрах.

— Милтон, — сказала Долли, — постыдитесь.

Тем не менее она и Пуки снова разразились смехом, а Лофтис, довольный произведенным эффектом, скромно улыбнулся и отвернулся, глядя на расплывавшийся перед глазами, угасавший на западе кровавый закат. Наверху, на кухне, зажегся свет. Он вдохнул сладкий вечерний запах роз и травы.

— Это напоминает мне… — заговорил Пуки, но тут на склоне за ними раздался топот ног и возле Долли появился Мелвин, девятилетний мальчик, до невероятия похожий на отца, со словами:

— Мама, Пейтон ударила меня по лицу.

Видимо, так оно и было, поскольку на его щеке виднелось розовое пятно величиной с орех, и теперь, вызвав всеобщее внимание, он конвульсивно сжал руку матери и взвыл.

— Ничего страшного, дорогой, — вяло произнесла она, — все мигом станет о’кей.

А Пуки среди этих всхлипов и криков, звеневших в тишине, поднялся и, опустившись на колени рядом с мальчиком, сказал:

— Ничего страшного, не реви так.

Ребенок перестал плакать. Он уперся головой в плечо Пуки и начал капризно хныкать, нечленораздельно бормоча.

— Хочу домой, хочу домой… есть хочу, — расслышал Лофтис.

Раздосадованный Лофтис налил себе еще виски, в то время как Долли, отвлеченная происходящим, вытащила из сумочки носовой платок и постаралась вытереть Мелвину лицо.

— О’кей, дорогой, — услышал Лофтис ее голос, исполненный раздражения и скуки, — через минуту мы поедем домой.

И впервые за многие часы Лофтис почувствовал унылую депрессию. Ей придется уехать, и он останется один. Он страшился предстоящих часов в доме наедине с Элен. Проклятый мальчишка. Почему они не вырезали ему аденоиды? Он вырастет юным оболтусом, и им придется отправить его в военную школу, подальше от подрастающих девчонок. Лофтис устало глотнул виски.

Через минуту Пуки и Мелвин полезли на гору к кедрам, где все еще играли две маленькие девочки, чтобы помирить детей; Пуки один раз повернулся — Лофтис видел его, — произнес что-то, глядя с нелепой улыбкой в направлении садовых кресел, чего Лофтис не услышал, и пошел дальше вверх. Затем, подняв глаза от своего стакана, Лофтис обнаружил, что Долли осуждающе смотрит на него; он без улыбки взглянул на нее, чувствуя легкое головокружение, слыша слабый звон, встречающийся летом в воздухе, светлячки мелькали в сумерках, словно светящиеся капли воды, и в нем нарастало жаркое желание, с которым он ничего не мог поделать.

— Вы счастливы? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что Пуки некрасивый.

— Вы же это несерьезно, — сказал он.

— Нет, я хочу сказать: потому что он чудной, — сказала она.

— Потому что он клоун, — подсказал он.

Долгое время оба молчали.

— Он милый человек, — со вздохом произнесла она наконец.

— Пошлите все это к черту, — сказал он.

А Пуки спускался по склону, весело махая им рукой. Он прошел мимо них, направляясь к берегу.

— Хочу взглянуть на это маленькое старое суденышко, о котором вы говорили, — крикнул он. — Хочу…

Лофтис поднял вверх бутылку.

— Выпей еще! — крикнул он.

— Спасибо, нет, старина! — крикнул в ответ Пуки. На расстоянии глаза его казались остекленевшими, слегка растерянными, на лице была глупая ухмылка. — Я из тех, кто знает, когда надо остановиться.

Лофтис весело помахал ему — Пуки исчез за дамбой.

— К черту все это, — сказал Лофтис Долли. — А то каким-то образом где-нибудь увязнешь.

Несколько минут они сидели молча. Потом Долли очнулась. И казалось, с бесконечной нежностью посмотрела на него. Она была раздосадована, она выпила слишком много виски, и она могла поддаться почти любой эмоции — особенно вожделению.

— Вы — красивый, — прошептала Долли. — Вы — чудесный.

Он прошел к ней сквозь тьму.

— Долли, — сказал он. — Сладкий котеночек… — пробормотал он, пускаясь — он это так или иначе понял, предвидя и осознавая, — в волнующее и опасное плавание.

И вдруг, разрезая сумерки, откуда-то сверху раздался дикий испуганный вскрик. Они с Долли повернулись к дому; Лофтис услышал, как испуганно ахнула Долли, привстав со своего кресла, а он со все еще протянутыми руками, словно застыв в позе мольбы и заверения, перевел взгляд на террасу, где разглядел под деревом Руфь, взволнованную громадину, — передник ее развевался, она сжимала руками лицо и трепыхалась как безумная на выступе холма, словно эдакая черная заморская птица.

— Ай-й-й, — вопила она, сопровождая это протяжными выкриками: — Боже! Спаси нас!

И Лофтис застыл, дрожа, уверенный, что кого-то убили. Он не совсем понимал, будучи уже одурманен непомерными эмоциями и виски, как добрался до вершины холма, а все-таки добрался, казалось, со скоростью света, оставив Долли далеко позади, — она тоже в ужасе кричала: «Подождите, подождите!» — а он, спотыкаясь, поднялся по ступеням из каменных плит и прошел под кедрами, где чуть не упал, споткнувшись о поваленные ветки, и, боясь даже подумать о том, что могло случиться, отчаянно заспешил туда, где стояла Руфь, закрыв лицо руками и подняв к Богу глаза.