Я понимал, что у нас с Ольгой нет ничего общего и что мои заботы никогда не смогут заинтересовать ее. Какое ей дело, когда придет конец войне: через месяц, через год или через десять лет? «Конец войны» и «мир» — понятия, наполненные для меня таким смыслом, для Ольги были пустыми словами. Она никогда не смогла бы понять, что с наступлением мира и возвращением на родину сразу же было бы покончено со всеми моими злоключениями. В ее жизни проблемы никогда не могли быть решены сразу.

— Ольга, почему вы не выходите замуж? — спросил я ее.

— За кого? Никто не захочет брать женщину с ребенком. Кроме того, мне гораздо удобнее жить одной.

— Почему удобнее?

— Потому что я чувствую себя независимой. Я мечтаю только о том, что когда-нибудь встречу хорошего человека и буду жить с ним.

Что могла ждать Ольга от жизни? И существовал ли в действительности этот ее «хороший человек»? А может быть, назначением ее было переходить из рук в руки? Ей придется работать в салоне всю жизнь; со временем ее изящество исчезнет, она станет непривлекательным, безликим существом, как та пожилая женщина из другой парикмахерской, чьи длинные зубы вызвали во мне непреодолимое отвращение. Щедрые чаевые будут оседать в руках более молоденьких и обольстительных женщин, и постепенно Ольге придется мириться с тем, что клиенты будут обращаться к ее услугам лишь в тех случаях, когда остальные кресла заняты.

Но ведь жизнь Ольги могла стать иной. Пусть у нее не было любви ко мне, но могла же она согласиться жить со мной и позволить мне обеспечивать ее. Почему бы мне не стать тем «хорошим человеком», о котором она мечтала? Ну да ладно. Пусть живет как знает. Нечто новое вторглось в наши отношения, и от этого никуда не уйти. Я узнал ее с совершенно иной стороны, которую долго не мог разглядеть и которую постиг благодаря признаниям Мьюира. Она уже не была в моих глазах жертвой обстоятельств, вынужденной, как она мне твердила, угождать клиентам, избегать их приставаний, не осмеливаясь при этом сказать правду. И я более не считал ее страдалицей, с ранней юности познавшей одиночество. Беспринципное существо, у которого ложь в крови!

Естественно, я не мог винить Ольгу за то, что она не испытывала желания ходить со мной в кино и по ресторанам, или за то, что она предпочла столь обольстительного молодого человека, каким был Мьюир. Но почему же тогда с самого начала она не отвергла моих приглашений? Почему принимала их и заставляла меня бегать на свидания, а сама не приходила, придумывая совершенно детские отговорки? Никогда я не смогу простить ей, что она поставила меня в столь глупое положение. Я даже не стану упрекать ее — она ни о чем не узнает. Какой толк от того, что я вновь встречусь с ней и с раздражением заявлю, что мне известно ее лицемерие и что я не настаиваю на продолжении знакомства? Ведь я не был ни другом, ни любовником, ни мужем ее. Я был всего лишь одним из тех, кого она избрала и вовлекла в свою игру.

Хорошо, что мираж рассеялся. Я мог утерять чувство реальности и заблудиться в пустыне. И это в момент, когда я начинал завоевывать мир, который еще несколько месяцев назад был для меня неизведанным и странным.

Проходили недели и месяцы. Постепенно стихала боль, приковывавшая меня к радиоприемнику в ожидании новостей. По мере того как ширился круг моих связей и процветали мои дела, все реже думал я об окончании войны. Теперь я брал газеты или слушал радио лишь по ночам, да и то все получаемые сведения казались мне такими однообразными, что я предпочитал услышать их из уст моих соседок по пансиону.

Весь январь я отдыхал на побережье. На всем пляже возвышался лишь один отель, куда съезжались выдающиеся личности из крупнейших городов страны. Постепенно я забывал Ольгу и даже перестал испытывать неприязнь к ней, возникшую после разговора с Мьюиром. Все было так давно! Рана, нанесенная моему самолюбию, зарубцевалась. По возвращении в столицу я вновь зачастил в клуб «Атлантик».

К тому времени у меня окончательно созрело решение расстаться с еще оставшимися акциями «Ла Сентраль». Вместе с Пересом и Лаинесом я задумал создать в начале следующего года акционерное общество.

Столь привычная для каждого европейца смена времен года — осеннее умирание природы и возрождение ее весной — неизвестна в этой части Андских гор. Здесь не увидишь обнаженных рук-ветвей, и ветер не гонит по дорогам опавшие листья. Глаз не порадуется зазеленевшему кусту, который наподобие первого луча, победившего хмурое утро, возвестит о наступлении новой, лучшей поры. Свет и сумерки здесь распределены поровну; дни и ночи круглый год одинаковы, разве что разные дозы дождя и солнца отличают их. Связать воспоминания о том или ином событии с ярким солнечным днем невозможно, можно только вспомнить, было в тот день холодно или жарко. Мой соотечественник Александр Гумбольдт, более века назад побывавший в этих местах, писал, что здесь царит вечная весна. Я бы сказал — вечная осень. Дождь идет почти непрестанно. Местные жители делают вид, что это их очень удивляет, всякий раз заверяя иностранца, что «никогда еще не было столь холодной зимы». С января по март солнце появляется чаще, пока наконец не наступает засуха, которую здесь почему-то привыкли называть летом. У водопроводных колонок, питающих город питьевой водой (причем в количествах, совершенно недостаточных), выстраиваются очереди. А нам, иностранцам, снова и снова толкуют, что «никогда не было столь затяжного лета». Дороги покрываются пылью, и ездить по ним довольно неприятно. Поля приобретают пепельный оттенок, сохраняющийся до наступления первых дождей.

Из года в год мне приходилось слышать одни и те же, похожие на припев грустной песенки, слова:

— Боже, какая долгая зима!

— Боже, какое невыносимое лето!

Фразы-штампы…

Характерное для тропиков однообразие времен года могло бы сделать мою жизнь невыносимо серой, как это бывало у европейцев, не располагавших автомашинами и вынужденных постоянно торчать в городе. Я находился в ином положении. Благодаря дружеским связям, которые изо дня в день становились все многочисленнее, я проводил обычно конец недели в долинах, у отрогов гор. При этом я выбирал местность, климат которой приходился мне по вкусу. Такие путешествия — всегда в сопровождении трех-четырех членов клуба «Атлантик» — обладали для меня особой привлекательностью. Во время всей поездки мы обильно угощались, последнее обстоятельство и объясняет дух близкого товарищества, царивший между нами. Там, наверху в горах, оставалась столица, окруженная полями. Они были разлинованы каналами и колючей проволокой, как в Голландии, с той лишь разницей, что классические ветряные мельницы здесь были заменены какими-то чудовищными механическими сооружениями, лишенными всякой поэзии.