Коржова! Значит, ее фамилия Коржова! В ту пору до Стрелецкого автобусы еще не ходили. С утра, в выходной, Жигунов пошел пешком. Часа через полтора его подобрала попутная машина…

Конечно, она не узнала Жигунова. Да и он, если бы встретил Ангелину на улице, вряд ли узнал ее. В памяти Жигунова была стройная молодая женщина, ее стройность угадывалась даже под толстым ватником, — теперь же он увидел располневшую и сильно подурневшую женщину с сединой в волосах, с хриплым голосом курильщицы и резкими, мужскими движениями. И все-таки это была она, Ангелина, та самая Ангелина, о которой он неотвязно думал годами, искал и вот наконец-то нашел.

Она была дома. К этому дому Жигунова охотно привели мальчишки.

— Значит, не припоминаете? — в который раз с надеждой спрашивал Жигунов. — Ну, конечно, я не в обиде, столько лет прошло!.. Разве же всех упомнишь?

— Ты садись, если пришел, — сказала Ангелина.

— Я… не просто пришел, — сказал ей Жигунов, не садясь. — Я тебя давно искал…

— Зачем? — удивилась она.

— Не знаю, — тоскливо сказал Жигунов. — Значит, надо было…

— Зачем надо? Ну, чего загадками говоришь?

— Я не загадками, — глядя в сторону, сказал Жигунов. — Понимаешь, я тебя потому искал, что… Ну, одним словом, перевернула ты меня тогда.

— Ну, даешь, солдат! — засмеялась Ангелина. — В любви, что ли, приехал признаваться? А у меня, между прочим, муж был.

— Ну и что? — тихо буркнул Жигунов.

— Считаешь, что война все списала? — усмехнулась Ангелина. — Ничего она не списала и не спишет.

Жигунов молчал. Ему необходимо было немного помолчать, чтобы прийти в себя после т а к о й встречи. Сколько раз он представлял себе, как они встретятся, но меньше всего ожидал увидеть эту огрубевшую, подурневшую женщину с папиросой в уголке густо крашенного рта. Помада на мундштуке была как кровь.

Ангелина сидела напротив Жигунова через стол, временами всматриваясь в гостя, будто все-таки стараясь вспомнить его, и не могла, и это приносило ей боль, потому что было видно, как Жигунов хочет, чтобы она непременно вспомнила его.

— Ты тогда говорила, что мужа потеряла, — начал Жигунов, — лейтенант, кажется? Ты его нашла, мужа-то?

— Мужа! — снова усмехнулась она. — Четыре года врозь — такого ни один мужик не выдержит.

— Может, и выдержит, если…

— Не болтай! — оборвала его Ангелина. — Сам-то ты святой, что ли?

И вот тогда, не понимая, зачем он это делает, сбивчиво и торопливо Жигунов начал рассказывать ей все про себя, понимая уже, что видятся они в последний раз и что, если он не расскажет, на душе у него будет висеть та тяжесть, которую он таскал столько лет и которая сейчас была еще тяжелее, потому что все в его мирной жизни, в общем-то, пошло сикось-накось…

Ангелина слушала его, не перебивая, и даже тогда, когда он кончил говорить, долго молчала.

— Вот что, Жигунов, — сказала она наконец, и Жигунов вздрогнул, потому что сейчас она должна была вынести приговор. — Ничего ты в жизни так и не понимаешь. Я все равно своего мужа буду ждать, так что ты не надейся… Хороший ты мужик, Жигунов. Только уходи от меня, а?

Он поднялся. Может, она не расслышала, что я говорил ей, как искал, как верил, что найду? Уже трясясь в кузове грузовика, идущего в город, он не переставал потрясенно думать: что же произошло? Как получилось, что он увидел совсем другого человека, которому совсем не нужен?

Жена? Он ее не любил, да и она не любила его. В очередной ссоре она прямо сказала Жигунову:

— Думаешь, ты у меня единственный?

Он сидел, сжимая голову руками, ощущая чуждость того, что его окружало — чужие стены, чужой стол, чужой стул, чужая женщина — его жена, и сам он живет сейчас какой-то не своей, а чужой жизнью.

Он будет терпеть еще год. Потом соберет чемодан и уедет в Мурманск, к Егору, чтобы уже никогда не возвращаться в эти края. Т а к ему казалось в ту пору. Еще через четыре года он напишет Ангелине, поздравит ее с Днем Победы. Ответ придет быстро — тоже поздравление и приписка: «Муж все-таки вернулся ко мне, да нет мне, счастья. Заболел и умер, вот уже с три месяца. А ты меня прости, если я тогда была с тобой не так». Жигунов рассчитался и, как ни ругал его Егор, как ни обзывал по-всякому, как ни уговаривали его остаться друзья и начальство, — уехал в Стрелецкое.

Первая же серия испытаний на жигуновской установке принесла и первую неожиданность. После термообработки на одном и том же бруске аустенитное зерно менялось неравномерно, и, если бы Любовь Ивановна не знала, что все шлифы изготовлены из одного и того же бруска, она бы сказала, что лаборантки перепутали образцы. Вместе с Ухарским она снова и снова грела сталь, и все повторялось: снимки упорно показывали — зерно измельчалось неравномерно…

Ухарский заметно нервничал, решил, что виной этому неравномерность охлаждения. Они попробовали охлаждать раскаленный брусок мгновенно, целиком, — и все равно ничего не получилось. Любовь Ивановна была уверена, что они ставят г р я з н ы е опыты, но прошла неделя, а она так и не могла понять, в чем же их ошибка.